Исай Давыдов - Я вернусь через тысячу лет. Книга 1
Но их не видно. Впереди идут парни и девчата, и за ними – тоже, а кто в середине – не разберёшь.
Может, Тушин и Резников не здесь? Может, они давно на корабле?
Астронавты проходят по коридору, и я вижу их сбоку, потом сзади – они уходят всё дальше и дальше, а затем включают телекамеру, которая установлена возле входа на корабль, и я вижу, что они поднимаются по широкой лестнице и исчезают в большом, как ворота, люке.
И вот уже они расходятся по коридорам, хлопают дверями кают, набиваются в тесную кают-кампанию. Кажется, корабль прямо гудит от их топота, от их голосов.
Но почему-то я вспоминаю о том, что планета Рита – почти такая же, как Земля, и что на этой планете астронавтов будет очень мало. Всего двести! Каких-нибудь десять классов!.. Ну что такое десять классов нашей школы для всей Земли? Что они могут сделать на целой планете? Даже если будут работать всю жизнь, они построят один город. Всего лишь один город!
Сколько же кораблей должно улететь с Земли, чтобы астронавты смогли по-настоящему помочь первобытным людям той планеты?
…Вот, наконец, появился на экране Михаил Тушин. Он, конечно, на корабле, и даже не в рубке, а в своей каюте – такой же тесной, как и остальные. И рядом с ним – жена. Вся Земля знает, что её зовут Чанда, что она дочь астронавта Кришны Чатта, и тоже родилась в космосе, на том же корабле «Урал», где и Тушин. Их родители вместе открывали планету Рита. И это была последняя планета, которую они видели. После Риты они шли прямо на Землю. Но до Земли не долетели – умерли от старости. Потому что не спали в полёте. Их корабль не был оборудован для этого. Он очень давно ушёл с Земли. Тогда ещё не умели оборудовать космические корабли для анабиоза. И теперь маленькие ракеты с телами родителей Тушина и Чанды носятся где-то в космосе. А на Землю их корабль привёл уже Михаил Тушин. И она была для него такой же новой неизведанной планетой, как и планета Рита. Хотя всё-таки не такой. Потому что всю жизнь он читал на корабле книги о Земле и смотрел земные фильмы. Так что немало знал о планете, отправившей в космос его корабль, название которого давным-давно стёрло с обшивки космической пылью.
…– Мы с Аркадием разделили обязанности, – говорит Тушин с экрана, и серые спокойные глаза его мигают – видимо, от непривычно сильного света, зажжённого телеоператорами. – Резников будет выводить корабль за пределы Солнечной системы. А я поведу его, когда подойдём к системе семьсот тринадцатой звезды. Я неплохо помню её планеты и их спутники. Да и магнитопрограммы нашего «Урала» сохранились.
Их «Урал» – старый, но ещё надёжный корабль. До сих пор он ходит в космосе. Но уже только в пределах Солнечной системы.
Однако, хотя он и «старичок», мне всё равно приятно, что назван он «Уралом», и что прочно вошёл в историю космонавтики.
Потому что я очень люблю свой Урал.
Мне всего девять лет, но я уже немало поездил по Земле. Ибо умею не мешать родителям.
Наверное, если бы я им мешал, они оставляли бы меня в интернате, как оставляют родители других ребят. И тогда я не увидел бы ни японских островов, ни жаркой северной Австралии, ни Пиренеев, ни суровой холодной Огненной Земли, где папа с мамой вкалывали в научном центре целый год, и куда я летал к ним на каникулы.
Почему-то дома я совсем не думаю об Урале. А в поездках думается. И чем дольше поездка, тем думается больше. На Огненной Земле за месяц всё надоело, даже океан, и я стал проситься домой.
А папа всё смеялся и спрашивал:
– Каким же ты, Алик, будешь астронавтом? Залетишь к Сириусу и начнёшь ныть: хочу домой?..
– В космосе не ноют, – объяснил я. – А сейчас ну что тебе стоит отправить меня?
…Телекамера всё движется и движется по кораблю «Рита-1», и на экране появляются новые коридоры, и крутые белые лесенки, и блестящие лифты.
А потом я опять вижу покатую серебристо-зелёную спину звездолёта над ослепительно белым кругом Третьей космической станции.
Коридоры её теперь пусты. И лестница, ведущая к корабельному люку, тоже пуста. И на моих глазах люк задвигается щитами, выходящими из стен корабля. Они движутся медленно, закрывают люк плотно, затем на них наползает толстая серебристо-зелёная плёнка, и вот уже не видны даже границы люка.
А потом сдвигаются стены коридора Третьей космической, и лестница, по которой поднимались астронавты, больше не ведёт никуда. Она упирается в белую стену, и непонятно, для чего она тут вообще стоит.
С шумным свистом выпускают воздух присоски, соединявшие станцию и корабль в одно целое. Они висят теперь в космосе каждый сам по себе. Просто рядышком.
Наконец объявляют старт, и корабль отходит от белого круга медленно, как пароход от пристани, и тогда становятся видны длинные и узкие язычки пламени, которые вырываются из-под треугольных плавников этого громадного зелёного дельфина.
Он отчаливает от станции на малых, маневровых двигателях, и лишь через тысячи километров сможет перейти на основную тягу.
Он так медленно и плавно уходит в темноту, что кажется, будто ему просто не хочется уходить от Земли.
Может, потому так кажется, что темнота очень велика? Она надвигается на меня, начисто вытесняет с экрана белое пятно космической станции, и вот уже ничего не видно на чёрном экране, кроме маленьких огненных кружочков. Они всё уменьшаются, уменьшаются, сливаются в один кружочек, а затем становятся просто светлой точкой.
И эта маленькая подвижная точка быстро теряется среди миллионов ярких неподвижных звёзд.
2. Женька
Мне тринадцать лет, и я считаю себя почти взрослым. А взрослые должны сдерживаться, когда им обидно, и должны казаться совершенно безразличными, когда ничего не могут исправить.
…– Так ты не сердись, Сандро! – Женька Верхов дружески хлопает меня по плечу, и сквозь тонкую ткань куртки я чувствую, что его крупная ладонь горяча и влажна.
– Ты же понимаешь, я не хотел ни обидеть тебя, ни обделить, – задушевно и мягко добавляет Женька. – Это вышло случайно, Сандро. Видимо, у тебя просто не праздничный доклад. А я такой же раб стихийных обстоятельств, как и ты. И не стоит грустить, дружище! По теории вероятности одному человеку не везёт подряд. Так что завтра твой черёд!
– С чего ты взял? – Я пожимаю плечами. – Я не сержусь и не грущу. Мне совершенно всё равно, когда…
К сожалению, кривлю душой. Потому что считаю себя почти взрослым и хочу казаться безразличным. Конечно, мне не всё равно. Конечно, было бы приятно сегодня. Нет, совсем не из-за этого городского сборника – шут с ним! Это для Женьки сборник, наверно, важен, потому что Женька всегда хочет выделиться. А для меня просто важен был сегодняшний день, важно было праздничное настроение, с которым я начинал бы доклад сегодня.
