Аркадий и Борис Стругацкие - Пять ложек эликсира
— Ну, мать, нет слов!.. Сколько же мы это не виделись? — Он хлопает себя ладонью по лбу. — Ну что за идиот! Где только были мои глаза? Ну что за кретин, в самом деле! Как я мог позволить?
— Гуд ивнинг, май дарлинг, — довольно прохладно отзывается Наташа. — Ты только затем и явился, чтобы мне об этом сказать? Или заодно хотел еще сдать бутылки?
— Говори! — страстно шепчет Феликс, падая на стул напротив нее. — Говори еще! Все, что тебе хочется!
— Что это с тобой сегодня?
— Не знаю. Меня чуть не задавили. Но главное — я увидел тебя!
— А кого ты ожидал здесь увидеть?
— Я ожидал увидеть Наташку, Наталью Петровну, а увидел фею! Или ведьму! Прекрасную ведьму! Русалку!
— Златоуст, — говорит она ядовито, но с улыбкой. Ей приятно.
— Сегодня ты, конечно, занята, — произносит он деловито.
— А если нет?
— Тогда я веду тебя в «Кавказский»! Я угощаю тебя сациви! Я угощаю тебя хачапури! Мы будем пить коньяк и «Твиши»! И Павел Павлович лично присмотрит за всем…
— Ну, естественно, — говорит она. — Сдадим твои бутылки и гульнем. На все на три на двадцать.
Но тут Феликс и сам вспоминает, что сегодняшний вечер у него занят.
— Наточка, — говорит он. — А завтра? В «Поплавок», а? На плес, а? Как в старые добрые времена!..
— Сегодня в «Кавказский», завтра в «Поплавок»… А послезавтра?
— Увы! — честно говорит он. — Сегодня не выйдет. Я забыл.
— И завтра не выйдет, — говорит она. — И послезавтра.
— Но почему?
— Потому что ушел кораблик. Видишь парус?
— Ты прекрасна, — произносит он, как бы не слушая, и пытается взять ее за руку. — Я был слепец. У тебя даже кожа светится.
— Старый ты козел, — отзывается она почти ласково. — Отдай руку.
— Но один-то поцелуй — можно? — воркует он, тщась дотянуться губами.
— Бог подаст, — говорит она, вырывая руку. — Перестань кривляться. И вообще уходи. Сейчас ко мне придут.
— Эхе-хе! — Он поднимается. — Не везет мне сегодня. Ну, а как ты вообще-то?
— Да как все. И вообще, и в частности.
— По-дурацки у нас с тобой получилось…
— Наоборот! Самым прекрасным образом.
— По-деловому, ты хочешь сказать?
— Да. По-деловому.
— А чего же тут прекрасного?
— Без последствий. Это ведь самое главное, диар Феликс, чтобы не было никаких последствий. Ну, иди, иди, не отсвечивай здесь…
Феликс понуро поворачивается к двери, берет авоську и вдруг спохватывается.
— Слушай, Наталья, — говорит он. — У меня же к тебе огромная просьба!
— Так бы и говорил с самого начала…
— Да нет, клянусь, я как тебя увидел — все из головы вылетело… Это я только сейчас вспомнил. У тебя на курсе есть такой Сеня… собственно, не Сеня, а Семен Семенович Долгополов…
— Ну, знаю я его. Лысый такой, из Гортранса… Очень тупой…
— Святые слова! Лысый, тупой и из Гортранса. И еще у него гипертония и зять-пьяница. А ему нужна справка об окончании ваших Курсов. Вот так нужна, у него от этого командировка зависит за бугор… Сделай ему зачет, ради Христа. Ты его уже два раза проваливала…
— Три.
— Три? Ну, значит, он мне наврал. Постеснялся. Да пожалей ты его, что тебе стоит? Он говорит, что ты его невзлюбила… А за что? Он жалкий, невредный человечек… Ну, что ты так смотришь, как ледяная? Что он тебе сделал?
— Он мне надоел, — произносит Наташа со странным выражением.
— Так тем более! Сделай ему зачет, и пусть он идет себе на все четыре стороны… Отсвечивать здесь у тебя не будет… Пожалей!
— Хорошо, я подумаю.
— Ну, вот и прекрасно! Ты же добрая, я знаю…
— Пусть он ко мне зайдет завтра в это время.
— Не зайдет! — произносит Феликс, потрясая поднятым пальцем. — Не зайдет, а приползет на карачках! И будет держать в зубах плитку «Золотого якоря»!
— Только не в зубах, пожалуйста, — очень серьезно возражает Наташа.
Вечереет. Феликс предпринимает еще одну попытку избавиться от посуды. Он встает в хвост очереди, голова которой уходит в недра какого-то подвала. Стоит некоторое время, закуривает, смотрит на часы. Затем, потоптавшись в нерешительности, обращается к соседу:
— Слушай, друг, не возьмешь ли мои? По пять копеек отдам.
Друг отзывается с мрачноватым юмором:
— А мои по четыре не возьмешь?
Феликс вздыхает и, постояв еще немного, покидает очередь.
Он вступает в сквер, тянущийся вдоль неширокой улицы, движение на которой перекрыто из-за дорожных работ. Тихая, совершенно пустынная улица с разрытой мостовой, с кучами булыжников, громоздящихся на тротуаре.
Феликс обнаруживает, что на правом его ботинке развязался шнурок. Он подходит к скамейке, опускает на землю авоську и ставит правую ногу на край скамейки, и вдруг авоська его словно бы взрывается — с лязгом и дребезгом.
Невесть откуда брошенный булыжник угодил в нее и произвел в бутылках разрушения непоправимые. Брызги стеклянного лома усеяли все пространство вокруг ног Феликса.
Феликс растерянно озирается. Сквер пуст. Улица пуста. Сгущаются вечерние тени. В куче стеклянного крошева над распластанной авоськой закопался испачканный глиной булыжник величиной с голову ребенка.
— Странные у вас тут дела происходят… — произносит Феликс в пространство.
Он делает движение, словно бы собираясь нагнуться за авоськой, затем пожимает плечами и уходит, засунув руки в карманы.
В шесть часов вечера Феликс входит в зал ресторана «Кавказский». Он останавливается у порога, оглядывая столики, и тут к нему величественно и плавно придвигается метрдотель Павел Павлович, рослый смуглый мужчина в черном фрачном костюме с гвоздикой в петлице.
— Давненько не изволили заходить, Феликс Александрович! — рокочет он. — Дела? Заботы? Труды?
— Труды, вашество, труды, — невнимательно отзывается Феликс. — А равномерно и заботы… А вот вас, Пал Палыч, как я наблюдаю, ничто не берет. Атлет, да и только…
— Вашими молитвами, Феликс Александрович. А паче всего — беспощадная дрессировка организма. Ни в коем случае не распускать себя! Постоянно держать в узде!.. Впрочем, вы-то сюда приходите как раз для другого. Извольте вон туда, к окну. Анатолий Сократович вас уже ждут…
— Спасибо, Пал Палыч, вижу… Кстати, мне бы с собой чего-нибудь. Домой к ужину. Ну, там, пару калачиков, ветчинки, а? Но в долг, Пал Палыч! А?
— Сделаем.
В этот момент за спиной Феликса раздается оглушительный лязг. Феликс подпрыгивает на метр и в ужасе оборачивается. Но это всего лишь молоденький официант Вася уронил поднос на металлический столик-каталку.
— Шляпа, дырявые руки, — с величественным презрением произносит метрдотель Павел Павлович.
