Рэй Брэдбери - Мальчик-невидимка
Она громко произнесла:
-- Куда же этот парень запропастился? Хоть бы зашумел, хоть бы услышать, где он, я бы ему, пожалуй, завтрак сготовила.
Она принялась стряпать, раздраженная его упорным мол-чанием. Она жарила свинину, нанизывая куски на ореховый прутик.
-- Ничего, небось запах сразу учует! -- буркнула Ста-руха.
Только она повернулась к нему спиной, как он схватил поджаренные куски и жадно их проглотил.
Она обернулась с криком:
-- Господи, что это? Подозрительно осмотрелась вокруг.
-- Это ты, Чарли?
Чарли вытер руками рот.
Старуха засеменила по прогалине, делая вид, будто ищет его. Наконец ее осенило: она прикинулась слепой и пошла прямо на Чарли, вытянув вперед руки.
-- Чарли, да где же ты?
Он присел, отскочил и молнией метнулся прочь.
Она чуть не бросилась за ним вдогонку, но с великим трудом удержалась -- нельзя же гнаться за невидимым маль-чиком! -- и, сердито ворча, села к костру, чтобы поджарить еще свинины. Но сколько она ни отрезала себе, он всякий раз хватал шипящий над огнем кусок и убегал прочь. Кон-чилось тем, что Старуха, красная от злости, закричала:
-- Знаю, знаю, где ты! Вот там! Я слышу, как ты бегаешь! Она показала пальцем, но не прямо на него, а чуть вбок. Он сорвался с места.
-- Теперь ты там! -- кричала она. -- А теперь там... там! -- Следующие пять минут ее палец преследовал его. -- Я слышу, как ты мнешь травинки, топчешь цветы, ломаешь сучки. У меня такие уши, такие чуткие -- словно розовый лепесток. Я даже слышу, как движутся звезды на небе! Он втихомолку удрал за сосны, и оттуда донесся голос:
-- А вот попробуй услышать, как я буду сидеть на камне! Буду сидеть -и все!
Весь день он просидел неподвижно на камне, на видном месте, на сухом ветру, боясь даже рот открыть.
Собирая хворост в чаще, Старуха чувствовала, как его взгляд зверьком юлит по ее спине. Ее так и подмывало крикнуть: "Вижу тебя, вижу! Не бывает невидимых маль-чиков, я просто выдумала! Вон ты сидишь!" Но она подав-ляла свою злость, крепко держала себя в руках.
На следующее утро мальчишка стал безобразничать. Он внезапно выскакивал из-за деревьев. Он корчил рожи -- лягушачьи, жабьи, паучьи: оттягивал губы вниз пальцами, выпучивал свои нахальные глаза, сплющивал нос так, что загляни -- и увидишь мозг, все мысли прочтешь.
Один раз Старуха уронила вязанку хвороста. Пришлось сделать вид, будто испугалась сойки.
Мальчишка сделал такое движение, словно решил ее за-душить.
Она вздрогнула.
Он притворился, будто хочет дать ей ногой под колено и плюнуть в лицо.
Она все вынесла, даже глазом не моргнула, бровью не повела.
Он высунул язык, издавая странные, противные звуки. Он шевелил своими большими ушами, так что нестерпимо хотелось смеяться, и в конце концов она не удержалась, но тут же объяснила:
-- Надо же, на саламандру села, дура старая! И до чего колючая!
К полудню вся эта кутерьма достигла опасного предела.
Ровно в полдень Чарли примчался откуда-то сверху со-вершенно голый, в чем мать родила!
Старуха едва не шлепнулась навзничь от ужаса!
"Чарли!" -- чуть не вскричала она.
Чарли взбежал нагишом вверх по склону, нагишом сбежал вниз, нагой, как день, нагой, как луна, голый, как солнце, как цыпленок только что из яйца, и ноги его мелькали, будто крылья летящего над землей колибри.
У Старухи отнялся язык. Что сказать ему? Оденься, Чарли? Как тебе не стыдно? Перестань безобразничать? Сказать так? Ох, Чарли, Господи Боже мой, Чарли... Сказать и выдать себя? Как тут быть?..
Вот он пляшет на скале, голый, словно только что на свет явился, и топает босыми пятками, и хлопает себя по коленям, то выпятит, то втянет свой белый живот, как в цирке воздушный шар надувают.
Она зажмурилась и стала читать молитву.
Три часа это длилось, наконец она не выдержала:
-- Чарли, Чарли, иди же сюда! Я тебе что-то скажу! Он спорхнул к ней, точно лист с дерева, -- слава Богу, одетый.
-- Чарли, -- сказала она, глядя на сосны, -- я вижу па-лец твоей правой ноги. Вот он!
-- Правда видишь? -- спросил он.
-- Да, -- сокрушенно подтвердила она. -- Вон, на траве, похож на рогатую лягушку. А вот там, вверху, твое левое ухо висит в воздухе -- совсем как розовая бабочка.
Чарли заплясал.
-- Появился, появился! Старуха кивнула:
-- А вон твоя щиколотка показалась.
-- Верни мне обе ноги! -- приказал Чарли.
-- Получай.
-- А руки, руки как?
-- Вижу, вижу: одна ползет по колену, словно паук коси-коси-ножка!
-- А вторая?
-- Тоже ползет.
-- А тело у меня есть?
-- Уже проступает, все как надо.
-- Теперь верни мне голову, и я пойду домой. "Домой", -- тоскливо подумала Старуха.
-- Нет! -- упрямо, сердито крикнула она. -- Нет у тебя го-ловы! Нету! -- Оттянуть, сколько можно оттянуть эту минуту...
-- Нету головы, нету, -- твердила она.
-- Совсем нет? -- заныл Чарли.
-- Есть, есть, о Господи, вернулась твоя паршивая го-лова! -огрызнулась она, сдаваясь. -- А теперь отдай мне мою летучую мышь с иголкой в глазу!
Чарли швырнул ей мышь.
-- Эге-гей!
Его крик раскатился по всей долине, и еще долго после того, как он умчался домой, в горах бесновалось эхо.
Старуха, согнутая тяжелой, тупой усталостью, подняла свою вязанку хвороста и побрела к лачуге. Она вздыхала и что-то бормотала себе под нос, и всю дорогу за ней шел Чарли, теперь уже и в самом деле невидимый, она не видела его, только слышала: вот упала на землю сосновая шишка -- это он, вот журчит под ногами подземный поток -- это он, белка цепляется за ветку -- это Чарли; и в сумерках она и Чарли сидели вместе у костра, только он был настоящим невидимкой, и она угощала его свининой, но он отказы-вался, тогда она все съела сама, потом немного поколдовала и уснула рядом с Чарли, правда, он был сделан из сучьев, тряпок и камешков, но все равно он теплый, все равно ее родимый сыночек -- вон как сладко дремлет, ненаглядный, у нее на руках, материнских руках, -- и они говорили, сонно говорили о чем-то приятном, о чем-то золотистом, пока рассвет не заставил пламя медленно, медленно поблекнуть...
