Иван Ковтун - Азиатский аэролит
В тайге это было излишним: никто таким вопросом не задавался. Аборигены тайги привыкли к тому, что у каждого есть свои личные, быть может, страшные и кровавые тайны.
Трудлер ни с кем, кроме Люра, не разговаривал, точнее, за исключением Люра никого не удостаивал ответом. Он целыми днями шел вперед, широко и вместе с тем очень осторожно ступая на землю, будто ощупывая подозрительную почву, и словно подсознательно чувствовал страшные места. Все осторожно продвигались вслед за ним, стараясь ступать именно там, где ступал проводник.
Время от времени Трудлер останавливался, возвращался к рабочим и приказывал рубить ветви. Он ни разу не ошибся. В таких случаях впереди всегда подрагивала зеленая предательская трясина.
Продвигались довольно медленно, делая в сутки километров двадцать, не более. Но и эти переходы отнимали последние силы и у людей, и у лошадей, хотя лошади были нагружены только инструментом и едой.
Отряд шел молча, почти без слов выполняя приказы, никто даже не имел охоты поинтересоваться, далеко ли ид
ти, скоро ли конец пути. Никого не пугала дорога, все они с детства привыкли к однообразному вою тайги, к ее зарослям, в которых, если поднять голову, можно увидеть только клочки голубого неба.
На одиннадцатые сутки, пройдя утром километров пять, Трудлер свернул налево, вывел отряд на берег безымянной таежной речушки и, оставив отряд, в одиночку пошел вперед.
Все, радуясь неожиданному отдыху, дружно разделись на берегу, подставляя тела весеннему солнцу, по которому так стосковались, видя последние десять суток лишь слабые солнечные зайчики.
Отдыхали недолго. Через час вдали замаячила высокая, напоминавшая аиста, фигура Трудлера.
Люр поднялся навстречу с встревоженным видом; подойдя к Трудлеру, спросил:
Как?
Все в порядке, — ответил тот и снова крикнул отряду: — Вставай! — Затем опять обратился к Люру: — Станция работает, все без изменений, зимовья только что-то не слыхать, может, застрял где, черт.
Утомленный однообразными густо-зелеными стенами тайги взгляд с наслаждением скользил по строениям, расположившимся на берегу быстрой реки.
Небольшое становище состояло из продолговатого сруба из свежей сосны, трех приземистых крепких лабазов и радиостанции со стройной антенной в центре двора.
Как только отряд вошел в ворота, все без сил попадали на землю, с наслаждением ощущая под собой твердую почву, что уже не может угрожать жизни и хищно заманить в зеленую страшную бездну.
Обитатели становища, видимо, знали заранее, что сегодня должен прибыть отряд, так как сейчас же под навесом на хвое начали готовить обед. Подали огромный котел с борщом и бутыль водки. Каждому досталось по стакану жгучей жидкости, и она окончательно обезволила натруженные тела, расслабила мышцы, нагнала сон. Неохотно доели кашу и тут же вповалку разлеглись у котлов.
Люр и Трудлер обедали в конторе. После обеда они вместе вышли из дома — рабочие уже храпели под навесом.
Руководители отряда постояли немного, потом посмотрели друг на друга и молча ушли со двора к берегу.
Не доходя до воды, Трудлер остановился и протянул руку к мощным кедрам:
— А вот и он!
Люр прищурился, на фоне зеленой стены яснее выделилась фигура: развалистым шагом к ним приближался парень — приемный сын тунгуса Лючетана.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Эрге, как полоумный, метался по своему кабинету. Ослепленный злобой, натыкался на мебель, забывая, что в углу, у письменного стола, сидит нарочито спокойная Гина.
Как ненавистна ему теперь эта женщина! Что ей нужно? Гадина! Злость текла из сжатых кулаков, поднималась вверх, до боли, как судорога, сжимала горло.
Эрге боялся, что не сдержится и набросится на Гину с бранью и кулаками.
Знал хорошо, что совсем не грусть от разлуки с мужем погнала ее сюда. Но даже не это вызывало злобу и лютую ненависть. Нет! Откуда узнала она о его делах, откуда такая точная осведомленность? И именно в этот, самый ответственный момент, когда все готово к рейду.
Сорокин! Конечно, он, только он мог раскрыть тайну. Мерзавец! Понятно, почему он так неожиданно заболел и остался на шхуне. «О, если бы ты оказался здесь, у меня», — чуть не вскрикнул вслух Эрге.
Гина же, притворно спокойная, кокетливо заложив ногу за ногу, будто где-то в веселом уютном ресторане, молча следила за своим разъяренным мужем. Вяло перебирала журналы на столе, с минуту пробегала глазами заголовки, а после снова поднимала голову, словно спрашивая: «Странно, вы все еще мечетесь? Хватит, не стоит, честное слово», и снова склоняла голову над журналом.
Эрге в конце концов все-таки сдержал себя. Усмирил злость и перестал метаться из угла в угол.
Заложив руки в карманы, неторопливо подошел к Гине и так же, как она, напустил на лицо притворно спокойное выражение, будто только что заметил ее.
Решил, что лучше всего в этот момент одним махом положить конец игре.
Остановился у ее ног (даже коснулся коленом носка приподнятой туфельки Гины) и ровным голосом, сохраняя на лице безразличное выражение, спросил:
Тебе все известно?
Гина ответила ему в тон, так же ровно и безразлично:
Все.
Абсолютно?
Да.
После этого ответа Эрге отодвинулся от ее ног, повернулся на каблуках и зашагал из угла в угол, сухо бросая на ходу короткие вопросы. На каждое слово Гина отвечала так же сухо и коротко.
Это глупо…
Напротив…
Конечно, Сорокин?
Он.
Мерзавец…
Дело ваше.
И снова через минуту Эрге остановился рядом с Гиной и, покачиваясь с каблуков на носки и обратно, спросил:
Что же привело тебя сюда?
Соскучилась.
Эрге, не сдержав злости, воскликнул:
Ложь!
Гина засмеялась, встала и нежно потянулась к нему.
Дорогой мой, чистая правда.
Он грубо отбросил ее руки и снова яростно заметался по комнате.
Брось играть, это не мюзик-холл. К тому же, ты играешь отвратительно и неестественно.
Эрге замолчал на мгновение, ожидая ответа, но Гина молчала, склонив голову над журналом. И это напускное спокойствие еще больше разозлило его; он едва сдерживал себя, чтобы не вырвать журнал из ее рук.
Послушай, — проговорил он, стискивая кулаки, — из твоего плана ровным счетом ничего не выйдет. Мы на днях вылетаем, а ты спокойно вернешься в Сан-Франциско. Слышишь?
Гина подняла голову, побледнела и, подчеркивая слова, бросила в лицо:
— Слышу! Что ж, я полечу с тобой. А если ты заставишь меня вернуться в Сан-Франциско, в тот же день весь мир узнает о твоей авантюре. Слышишь?
Такого Эрге не ожидал, даже не мог себе представить. У него беспорядочно задергались щеки, и он ощутил, как все тело охватило терпкое, похожее на испуг чувство — словно он незаметно для самого себя очутился на краю бездны.
