Адам Вишневский-Снерг - От разбойника
Стоя за открытой дверью в глубине дамской части туалета, девушка повернулась спиной к разделявшему нас столику и задержалась перед зеркалом. Я вышел на перрон в тот самый момент, когда поезд въезжал на станцию. Я же все еще размыщлял над причиной проявившихся у меня необычных зрительных явлений.
Линда ожидала на лавочке в том же самом месте, где я ее оставлял. Она даже не сменила позы: сидела с низко опущенной головой и всматривалась в пол. Увидав ее, я даже обрадовался. Нас разделяло где-то с полсотни метров, и я побежал к ней. По мере отдаления от конца перрона интенсивность неестественного свечения уменьшалась, а потом я вообще вбежал в область, погруженную в полутьме. Поезд уже стоял у платформы. Обегая выходящих пассажиров, я добрался до Линды и, не сказав ни слова, хлопнул ее по плечу. Она тоже молчала, лишь вытерла платочком размазавшуюся по щекам тушь.
Мы зашли в вагон. Здесь - посреди станции - лампы дневного света и рекламные неоновые трубки горели как обычно, хотя, по контрасту с тем сиянием, их свет был несколько приглушен. Но что-то еще, вне зависимости от озарения, вызванного таинственным освещением, не давало мне покоя. С какого-то момента во всем, окружавшем меня, постепенно происходили достоверно неопределимые изменения. Мне не удавалось уловить определенно, в чем они состоят - но чувствовал, что их целью является дополнение беспокоящего меня образа всего мира.
Только лишь когда мы уселись рядом, у меня нашлось время, чтобы выглянуть в окно на пустеющий перрон и охватить взглядом всех пассажиров внутри вагона. И вот тогда - разгадка пришла будто резкая вспышка - в один миг я понял, к какому же дополнению стремились все замеченные ранее перемены.
Когда я перебегал из освещенной сиянием части перрона в тот фрагмент станции, который оставался в тени, то еще видал манекенов, кое-где крутившихся между настоящими пассажирами. Это как раз они в основной массе спешили к эскалатору, ведущему наверх. Теперь же - в последней фазе этого систематичного обмена - все оставшиеся на перроне и занимавшие наш вагон пассажиры метро - все, без единого исключения, были людьми настоящими. И в тот же самый миг, когда я это заметил, необычное сияние переместилось с конца перрона и охватило всю центральную часть станции. Вагон со всем содержимым заполнился тем же освещением, которое так поразило меня в туалете.
Остановка поезда затягивалась более обычного. Казалось, что машинист тянет с отправлением, ожидая кого-то, кто еще сомневается: садиться в вагон или же оставаться на станции. Во время этого торжественного ожидания прихода чего-то необычного, такого, чего я и не осмелился бы предвидеть, окраска всех предметов заполнялась более глубокими тонами и получила сейчас полнейшую шкалу оттенков, сам же их рисунок - недостижимую на самых совершенных фотографиях резкость, и вот в момент самой интенсивной яркости в вагоне появилась фигура, к которой и относились все предыдущие приготовления: в наш вагон зашла девушка, которую я один раз - правда, про себя - назвал наркоманкой.
Она зашла и сонно огляделась по сторонам, Двери за ней закрылись. Тут она заметила свободное место у окна, напротив сиденья, которое занимали мы с Линдой, подошла и села.
Никто из присутствующих не обратил на девушку ни малейшего внимания. Поезд отправился от освещенной станции и въехал в темный тоннель. На Пассажирку Метро так никто и не глядел. В черных окнах были видны отражения безразличных лиц, которых не тронул ни заливший все блеск, ни эмоции, вызванные Ее присутствием.
Я уставился на собственные, судорожно сплетенные на коленях руки. Линда опять достала платочек. Сейчас она заслонила лицо клапаном сумочки и, поглядывая в зеркальце, поправляла макияж. При этом она что-то говорила, но голос ее доходил до меня как будто из-за звукопоглощающей стенки. Я не слыхал даже стука колес и грохота плененного в тоннеле эха. Я как бы находился в сурдокамере, что охватывала весь мир и колебалась в ритме ударов рвущегося из моей собственной груди сердца.
Первым реальным звуком, вторгшимся в мое сознание за время краткой поездки, был скрежет тормозов нашего электропоезда, въезжающего на следующую станцию. Я еще не успел хорошенько приглядеться к девушке, мне даже трудно было сказать, имелось ли в ней что-то необыкновенное вообще. Только я знал, что больше уже не подниму на нее глаз.
Потому что я - Карлос Онтена из Таведы, что ранее был движущимся элементом далекого фона, ныне живой, самый рядовой статист первого плана, сидя перед объектом интереса невидимой Камеры, фиксирующей в движении все ткани наших тел - на четыре минутки действия, в кульминационной точке своей жизни очутился в центральном круге света движущейся сцены и уже сыграл свою роль статиста первого плана, посаженного напротив актрисы.
Так пролетели четыре минуты - одно мгновение и, в то же время, целый век - за которые поезд обычно проходил расстояние между двумя соседними станциями - на Двадцатой и Тридцатой Улицах.
Линда жила на Двадцать Девятой Улице, то есть, сейчас нам надо было выходить, только я, своими силами, не мог сдвинуться с места. И все так же я не осмеливался взглянуть на актрису. На своей руке я почувствовал ладонь Линды. Парализованный чувством невообразимой в прежнее время бессмысленности, я позволил ей вывести себя из вагона, хотя именно мне следовало бы придержать ее, так как она была более пьяной.
Я вышел из вагона и остановился возле самых дверей. Сейчас я отчетливо осознавал свое пребывание на краешке сцены и уверенность в окончании эпизода, венчавшего собственную жизнь. И в то же время я чувствовал, что этот незаметный шажок, с помощью которого я перенес тело из вагона на перрон - это самый фальшивый шаг в моем новом бытии. Меня еще до сих пор заливал необычно яркий свет. Только мне уже было ясно, по какому пути направится моя судьба потом. Я знал, что через несколько мгновений световое пятно углубится в тоннель и навсегда пропадет в лабиринте улиц огромного города. А когда это произойдет, все, что до нынешнего момента я принимал за истину и красоту окружавшего меня мира - по контрасту с тем, таинственным сиянием - заслонит туман безнадежности, зальет леденящий полумрак далекого фона и единообразная серость декораций.
Линда стояла на одной ноге.
- Черт! Ну я и тяпа. Карлос, подай мне руку, а то я упаду. Я на что-то напоролась.
На перроне, под самой дверью вагона валялась разбитая бутылка. Линда вытаскивала из голой подошвы стеклянный осколок. Этой случайностью - и это я сразу же отгадал - хитроумный Сценарист указывал на нужное ему направление развития маргинального действия в написанном специально для меня эпизоде.
