Георгий Гуревич - Борьба с подземной непогодой [Подземная непогода]
И вот блеснул огонь. Косой язык оранжевого пламени взвился над трубой. Вдали засветился второй язычок, третий… Густой черный пепел заклубился, набирая высоту – это летели из пробитого вулкана кусочки застывшей лавы, захваченные газами.
– Первое в мире искусственное извержение, – торжественно объявил Дмитриевский.
Наконец-то до землянки донесся рев вырвавшихся на волю подземных газов. Разбуженный вулкан рычал гневным басом. И насколько сам он был больше льва, настолько голос его был страшнее львиного рычания.
– При подлинном извержении больше шуму было – хладнокровно заметил Грибов.
Через некоторое время оранжевые языки стали короче, огонь как бы уходил в землю. При его меркнущем свете клубы пепла казались ржавыми. Только они и светились над темно-голубой горой.
Тогда Кашин решительным движением нажал пластмассовую кнопку, ту, которая приводила в движение заслонки. Горячие газы ринулись на лопатки турбин. Ржавый свет исчез, словно его отрезали ножом. Зрители ждали минуту, другую, задерживая дыхание, затем кто-то тихонько ахнул. Гора внезапно осветилась.
Вдоль и поперек по темному массиву возникли цепочки огней, как бы светящаяся схема больших дорог, идущих по склонам к кратеру. Близкие фонари сияли спокойным желтым светом, дальние рассыпались мелкой звездной пылью. Укрощенный вулкан прилежно работал, разогревая нити в тысячах фонарей. С минуту Кашин любовался этой картиной, затем вернулся в землянку и взял трубку телефона.
– Дайте мне лавопровод. Кашин говорит. Наверху полный порядок. Включайте ваш комбайн. Ка-ак? Почему не работает? – В голосе начальника послышались угрожающие нотки – Примите все меры! Не только Ковалев, сами идите в забой. Сейчас я прилечу и посмотрю, в чем дело.
14.
МОЧАНА не взяли в вертолет. На лаволитейный завод он попал через два часа.
У ворот завода, на дворе и возле устья лавопровода было много постороннего народа. Из уст в уста передавались разные слухи, каждое слово мгновенно распространялось среди взволнованных рабочих. На крыльце конторы пожилой крепильщик, только что выбравшийся из несгораемого костюма, рассказывал окружающим последние новости. Рядом у стенки стоял его асбестовый костюм. Издалека одежду можно было принять за человека, и низкорослый рассказчик выглядел подростком рядом со своим собственным костюмом.
– Что там натворили? Обвал? Крепление лопнуло? – спросил его Мочан.
Рабочий ответил неохотно. Он отлично знал бригадира соперников.
– Управление отказало, – сказал он. – Можете потирать руки. Щит встал, ни вперед, ни назад.
– Нашел чем обрадовать. – Мочан даже плюнул от негодования. – Что я, сенатор какой-нибудь, чтобы радоваться нашим бедам.
– А между прочим из-за вас дело вышло, – крикнул рабочий вдогонку Мочану. – Мы вас поджидали, а лава ждать не хотела, пробилась в тоннель и прихватила рычаги.
– Ну, вот, с больной головы на здоровую. Уже мы виноваты.
– Дайте пройти, товарищи!
На крыльцо вышел начальник строительства и Тартаков. Геолог был бледен, дрожал, заикался. Его грузная фигура понурилась. Неприятно было смотреть на беспомощную суетливость этого крупного самоуверенного человека.
– Хорошо, что же вы предлагаете сейчас? – говорил Кашин, сердито глядя на Тартакова снизу вверх.
А тот, должно быть, от волнения не понимал, о чем его спрашивают, и продолжал торопливо оправдываться.
– Лава прорвалась из-за вынужденного простоя, Михаил Прокофьевич. Если бы комбайн работал и подавалась вода для охлаждения, все было бы как следует. Если бы с самого начала…
– Почему же вы не предупредили с самого начала?
– Но вы отдали приказ никому не ходить в забой без вашего разрешения.
– Вас этот приказ не касался. А нужно было особое разрешение, спросили бы…
– Но в этих условиях съемку должна была вести Вербина. Между тем она…
– Глупости какие! Вербина находилась на горе, за три километра от комбайна по прямой, а вы были в 25 метрах от лавы…
– Но если бы у Вербиной было чувство долга…
– Если бы, кабы, было бы! – с раздражением прервал Кашин. – В свое время на досуге мы разберемся, кто виноват – вы или Вербина и я. Что вы предлагаете сейчас?
– Но мы вынуждены… вероятно, придется разбирать. Нельзя же оставлять комбайн в трубе.
– Оставлять нельзя – это правильно. И разбирать нельзя. Лава еще не застыла, а когда застынет, получится пробка, этакий пыж из базальта и стали. Чем его брать, ногтями? Нет уж, приходится рвать.
– Что рвать?
– Все рвать. Породу, застывшую лаву и комбайн.
– Такую дорогую машину! Мы не имеем права. Я не возьму на себя ответственности. Я даже возражаю.
Кашин отмахнулся.
– Есть у вас другие предложения? Нет? Тогда отойдите, некогда мне с вами. Где инженер? Подрывники вызваны? Дайте им в помощь рабочих, сколько попросят.
Мочан, слышавший этот разговор, подбежал к Кашину.
– Михаил Прокофьевич, бригада бурильщиков находится здесь. Я сам бывший подрывник, умею обращаться с аммоналом. Разрешите помочь.
Кашин несколько мгновений, прищурясь, смотрел в лицо Мочану, как будто припоминал, кто это. Затем сказал четко:
– Разрешаю, товарищ Мочан. Понесете в забой материалы. Берите костюмы. Поступите в распоряжение товарища инженера.
15.
УЗКИЙ тоннель шел прямо, как луч, 9 километров и без единого поворота. Так было предусмотрено проектом, каждый поворот затруднял бы движение лавы. Навстречу плыли гладкие, совершенно одинаковые стены. Казалось, что люди топчутся на месте – они шли полчаса и час, и те же стены теснили их. Кое-где попадались надписи мелом – числа, расстояния, размеры, записи ковалевцев: «Этот перегон строил мастер Ковалев». «Все на штурм вулкана!» Было и шуточное приветствие:
«Здравствуй, лава! Как тебе нравится здесь?» Через несколько часов лава должна была прийти и стереть эти надписи.
Тоннель был невысок, долговязый Мочан царапал потолок шлемом, приходилось идти, не распрямляясь, от этого болели шея и спина. В скафандре было жарко, трудно дышать, так как несгораемый костюм надежно защищал тело не только от жары, но и от охлаждения. Работая на вершине, Мочан привык к свежему горному воздуху и с трудом переносил жару. Пот лил с него градом и струйками бежал по спине. Чесался нос, спина, затылок, локти… Мочан ожесточенно хлопал себя рукавицами, но удары пропадали в пробковой прокладке. От лишних движений становилось все жарче, и еще сильнее зудела кожа. Очень хотелось снять шлем и почесаться вволю, но грозные плакаты предупреждали:
«Берегись, стены обжигают!» «Берегись, не снимай костюма!»
