Герберт Циргибель - Время падающих звезд
Отец хотел знать, о чем шла речь. Когда Ауль рассказала ему о духе противоречия Фритцхена, он с усмешкой назвал его Рача, что, как объяснила мне Ауль, означало не иначе как — болван. Непроизвольно обруганный сразу проявил скромность. Он закивал шлемом и подтвердил определение.
Мы прошли через зал, остановились перед светящейся стеной. Я уже знал такой вид стен и понял отца, когда он сказал: «Они мастера по части иллюзий, сын мой. Моя дочь может объяснить тебе, как можно Ничего сделать видимым. Они превосходные фокусники, на рыночной площади в Мехала им бы точно рукоплескали. Они, кажется, перехитрили природу. Пройдем через стену, я покажу тебе мир, который мне достался».
Мы вошли в слабоосвещенный вестибюль. Он был похож на пещеру и не стоил того, чтобы о нем упоминать, если бы я не обнаружил кое-что, что сразу показалось мне абсурдным. Это была деревянная дверь, кое-как сколоченная из узких досок, соединенных поперечной планкой и пригвозденных металлическими штырями. Дома, в моем подвале были такие же двери.
Сбитый с толку, я подошел ближе, ощупал необтесанные доски. Дерево, настоящее дерево. Эта простая дверь вызвала у меня большее волнение чем все ранее увиденное и пережитое. Это было гротескное противоречие залу поблизости. Они разрыли луну словно полевки, установили в ней энергетические центры и систему управления, установили отрицательные стены из излучения — все это укладывалось в картину их разума. Но эта деревянная дверь была непостижимой. Я еще раз убедился в том, что это действительно были доски, мягкое дерево, которое могло быть тополем.
Отец Ауль заметил мой интерес. «Дверь я сделал сам», с гордостью сказал он, «я хотел отгородиться от фокусников. Следуй за мной, сын мой, это вход в мой рай». Я открыл дверь, которая, ко всему прочему, еще и скрипела.
Не успели мы сделать несколько шагов, как нас испугало жалобное тявканье. Ауль оказалась права. Вальди шел по нашему следу. Даже мнимая стена не смогла его остановить пробиться к нам. Он запрыгнул внутрь, и его радости не было предела, когда он увидел меня.
Отец Ауль озадаченно оглядел непоседливого гостя. Ауль была счастлива, когда она увидела, сколько радости вызвала такса у ее отца. «Это прекрасный день для отца», сказала она и несколько позже: «Скажи, на Земле много собак?»
Ее вопросы порой были странными, но они подходили к этому иррациональному миру. Спутник, изрытый вдоль и поперек, находящийся всего в нескольких сотнях километров от Юпитера, скрипучая деревянная дверь, такса, который самозабвенно катался по полу и позволял гладить себя старику, которому было две с половиной тысячи лет. На Вальди посыпался поток слов, которые собаки, пожалуй, понимают на всех языках. Он хрюкал и визжал от удовольствия. Я сказал: «Да, Ауль, на Земле много собак».
— Странная порода, — заметил отец, — у меня было пять охотничьих собак, только больших и благородного телосложения. Никогда я еще не видел собаку с такими кривыми лапами.
— Это выведенная порода, — прояснил я, — его предшественники существовали уже за две тысячи лет до Рождества Христова. Постоянно спаривали друг с другом самых криволапых, так появился этот кривляка. Он своенравный, но умный.
— Силы небесные, — бормотал старик, — он напоминает мне кролика. Как ты сказал — две тысячи лет до Рождества Христова? Что это означает?
Я не должен был использовать это выражение, все развитие ускользнуло от внимания ничего не подозревающего отца. Нерешительно я сказал Фритцхену, чтобы он перевел: «Давным-давно после твоих времен жил один молодой человек, который верил в справедливость и возвещал ее другим людям. Он имел успех. Но все же, когда же он захотел применить свои идеи на практике, изгнал торговцев и ростовщиков из храмов и возвещал, чтобы все люди сразу видели, вот тут-то власть предержащим в стране стало неуютно….»
— О, это мне знакомо, это не ново, — прервал он меня. — В мое время тоже были такие пророки. «Любите друг друга, будьте друг другу братьями» смели они возвещать. Если же они требовали слишком настойчиво, они лишались головы. Я не мог выносить их. Но продолжай рассказ, что стало с твои Христом?
— Они распяли его на кресте.
Он провел рукой по бороде и задумчиво высказался:
— Сейчас я сужу о многих вещах по-другому. Поверь опыту старика. Кто хочет возвещать правду, тому нужна шапка-невидимка. Всякий раз они приходят они, хотят изменить мир. Как если бы все не было предопределено заранее. Боги создали людей по существу разными, итак, все останется по-старому. Разве я не прав, сын мой, что-либо изменилось?
— Очень многое, отец, и все будет меняться дальше. Сны пророков твоего времени начинают сбываться…
Старик с сомнением посмотрел на меня, проворчал что-то, не поддающееся переводу. Пуль попросила нас продолжить беседу позже — мы все еще стояли на пороге. Она взяла Вальди на руки. Отец пригласил меня войти.
Сперва я подумал, что попал за кулисы театрального спектакля. Большая прямоугольная комната была похожа на старинную крестьянскую комнату. На стенах висели горшки и кувшины, в углу стояла деревянная кровать. В центре помещения стоял примитивно сколоченный стол, за ним скамья и два стула. Светло-зеленая занавеска из грубого лёна, вышитая звездами, заменяла дверь во второе помещение. Окон я не заметил, но несмотря на это было светло как днем. Только искусственное освещение как-то выбивалось из стиля — керосиновая лампа или лучина подошли бы сюда больше.
Старик коснулся моей руки и поклонился. Затем он многословно поприветствовал меня в своем жилище и сожалел о том, что не мог предложить мне баранью ногу или жареного жаворонка. Он также знал, что я должен буду питаться этими противными энергетическими таблетками, новость, о которой я прежде не знал, которая, все же, показалась мне очевидной после столь долгого пребывания.
Он отдернул штору, подтолкнул меня в соседнее помещение. Оно было обставлено похожим образом и было предусмотрено для меня и Ауль. Мое ошеломление переросло в смущение, когда я увидел кровать. Она была рассчитана на двух персон, на ней были даже настоящие перьевые подушки. Большего он, к сожалению, не мог предложить своим детям, перевел Фритцхен. Я не произнес ни слова, был готов ко всему.
В то время, как я все еще совершенно ошарашено осматривал мою будущую квартиру, старик тихо разговаривал со своей дочерью. То, что Фритцхен переводил мне обрывками, привело меня в крайнюю степень отчаяния. Речь шла о банкете, о свадебном пиршестве. Затем последовали высказывания, которые я сначала принял за ошибки при переводе. Старик сожалел о том, что я не прихватил с собой петуха, бранился на роботов, называл их ленивым сбродом.
