Юрий Яровой - Четвертое состояние
Вот такая у нас Татьяна. Учти, то, что я тебе рассказала, знают, в сущности, лишь три человека: я, Антон и Дарья, Для остальных же Антон с Татьяной — прекрасная супружеская пара, однако почему-то носящая разные фамилии. Никто и не подозревал, что свой брак они оформили лишь под давлением загса: нужно было регистрировать новорожденного, а там возникли какие-то сложности — кажется, с отчеством. Не помню уж. Давно все это было.
Неладное с их малышом обнаружилось, по-моему, уже на втором месяце. Предполагаю, мне об этом, сам понимаешь, спрашивать было неловко, что произошла родовая травма. Это, к сожалению, бывает у женщин с узким тазом. А Татьяна, ты же ее видел, — худенькая, тоненькая, не знаешь даже иногда, в чем ее сатанинский дух держится. Одним словом, выяснилось, что у их малыша так называемая болезнь Литтля с вероятным переходом в церебральный паралич. Что это такое, я думаю, объяснять не надо. Насмотрелся. Я там бывала дважды — необходимость заставляла, так каждый раз после этого две-три ночи все эти кошмары, что я видела там, снились.
Сначала Татьяна скрывала диагноз от всех, даже от Антона. Может, надеялась на лучшее — все матери, когда речь идет о судьбе их детей, верят только в лучшее. Но через полгода, когда даже мне стало ясно, что малыш явно отстает в развитии, Татьяна призналась. Но тогда еще надежда, видимо, все-таки была: Татьяна его пичкала всевозможными лекарствами, таскала по клиникам — благо перед ней они все открыты, сама невропатолог Но потом все хуже, ребенок стал подергивать головкой, ножки у него, даже мне было ясно, атрофированы — почти не шевелятся... И вот тут-то...
Тут я тебе должна объяснить еще один момент в биографии Татьяны (по-канцелярски заговорила, да?). В семье Ингаевых из поколения в поколение культивируется многодетность: у самой Татьяны пятеро братьев и сестер, у ее отца — девять, а у деда, она рассказывала, было двенадцать. Культ ребенка Татьяна, таким образом, впитала и с генами, и с воспитанием. И можешь представить себе ее трагедию, когда кто-то из врачей ей сказал, что она не сможет стать матерью. К счастью, этот прогноз не подтвердился, у Татьяны с Антоном, как ты, наверное, знаешь, уже двое — прекрасные мальчишки, оба в Антона, но тогда на Татьяну свалилось сразу два несчастья, хуже которых и не придумаешь. У нее осталась одна цель в жизни: любой ценой, как она говорила, «вытащить малыша».
Не знаю, что бы она делала, будь, скажем, физиком или инженером, но она-то сама была специалистом! И, знаешь, это было просто страшно видеть, как в Татьяне мать боролась с врачом. Если мать ревела часами (но только в присутствии Дарьи или меня и никого больше), то Татьяна-врач превратилась в садиста (я не боюсь сказать это слово тебе, поскольку я ей самой говорила его не раз). Можешь представить, годовалого ребенка она пыталась лечить грязевыми аппликациями! Их-то далеко не каждый взрослый выдерживает. Но церебральный паралич остановить, видимо, было невозможно ничем. И вот в этот момент к Гурову, у которого Татьяна работала ассистентом, пришел Антон со своей методикой лечения «красным резонансом». Лазером
Я хорошо помню день, когда она позвонила к нам в лабораторию и вместо обычного «Где Антон?» вдруг спросила: «Это правда, что вы получили лечебный эффект лазерами при спастических параличах?» Я удивилась (а мы действительно в это время заканчивали серию опытов на кроликах — с искусственными параличами, и результаты были хорошими): «Почему ты спрашиваешь об этом у меня? Это дела Антона...» А она мне: «Я у тебя спрашиваю, а не у Антона. Нам об этом сообщил Гуров...» — «Ну, раз вам сообщил Гуров...» — «Я не верю ему. Он с Антоном заодно». Ну и так далее. Когда Татьяна одержима какой-нибудь идеей, она превращается в копию Антона. Даже хуже. Выжала-таки из меня признание: «Да, лазер дал хорошие результаты. Методику применения Антон уже передал Гурову». Могла ли я предполагать, что приговариваю тем самым их малыша? Кто вообще мог предположить...
Не знаю, добилась ли Татьяна разрешения у своего шефа, Гурова, или решилась сама, — не знаю. Этот вопрос, правда, пытались выяснить во время следствия, но установить истину оказалось невозможным: Гуров утверждал — да, он сам лично контролировал ход лечения сына Колющенко, а Татьяна не менее категорически на следствии заявляла — нет. Ни Гуров, ни вообще кто-либо из врачей больницы о методике лечения ее малыша не знал.
Сначала все было хорошо. Даже очень хорошо. Малыш под влиянием «уколов» лучом лазера обрел подвижность, задвигал, казалось, атрофированными ножками, даже стал делать попытки сесть (а ему в то время уже было примерно полтора года). Успехи были настолько разительными, что слухи о чудесном исцелении малыша поползли уже по городу. И вдруг — катастрофа: у малыша подскочила температура, началась сильная рвота, судороги, его, правда, успели довезти до детской больницы, но спасти не удалось.
По заключению патологоанатомов, смерть наступила в результате спазма кровеносных сосудов головного мозга. Учитывая родовую травму и прогрессирующий церебральный паралич, эксперты установили, что такой исход был неизбежен. Днем раньше, днем позже, но неизбежен. Возможно, этим дело бы и кончилось, да и Татьяна бы всю эту историю перенесла гораздо легче и спокойнее. Но тут на нашу беду, в прокуратуру республики поступило анонимное заявление, в котором утверждалось, что Татьяна проводила на своем ребенке противозаконные опыты. Судя по тексту заявления, оно было написано кем-то из врачей, хорошо осведомленным даже в деталях. Скорее всего, из той же Объединенной транспортной больницы. И началось следствие.
Татьяна на первом же допросе признала себя виновной. По-моему, признала себя виновной даже в том, в чем никакой вины и быть не могло: в конце концов она — дипломированный врач-невропатолог, а не старуха знахарка, лечить людей от таких заболеваний, каким страдал ее малыш, разрешено законом. Даже не разрешено, как потом пояснил нам на заключительной беседе прокурор республики, когда следствие было прекращено, а она была обязана лечить! Но это было потом. А сначала все было очень плохо; следователь попался въедливый, дело для него совершенно незнакомое, зато громкое, к делу «о незаконных методах лечения» он привлек массу людей, вплоть до историков, и нас допрашивал с пристрастием. Скандал, одним словом, разгорелся нешуточный, и гаснуть он стал лишь после того, как Гуров настоял на встрече следователя с его больными — с теми самыми, которых он при помощи того же луча лазера и той же методики, что послужили поводом для обвинения Татьяны, избавил от болей.
Антон потом рассказывал, что больные следователя «заклевали»: так на него орали и такими грозили ему карами, вплоть до коллективной жалобы прокурору СССР, что тот отрезвел мгновенно. К тому же выяснилось, что следователь превысил свои полномочия, что он сначала должен был произвести проверку заявления, а потом уж, и только на основании заключения специалистов-экспертов, возбуждать против нее уголовное дело. Следствие прекратили, и в какой-то мере оно оказалось даже на руку. Интерес к «жареному», как говорил Антон, всегда сильнее логики. Но для Татьяны, конечно, вся эта история едва не стала ее концом. Не знаю, как нам с Антоном удалось вернуть ее к жизни...
