Юрий Яровой - Четвертое состояние
Ну, хорошо. Я расскажу тебе все — что мне от тебя скрывать?
Да, мы с Антоном были друзьями. Даже больше, чем друзьями, — ты прав: Антон мне сделал предложение. А я... Не хочется мне вспоминать все те события, но, боюсь, ты тогда ничего не поймешь — все эти... метаморфозы (вот, вспомнила твое словечко — спасибо, очень дипломатичное словечко) с Татьяной.
Да, Антон ухаживал за мной настойчиво. А я... посмеивалась. Знаешь, вот когда я сравниваю свое чувство к тебе (просто хоть волком вой — или волчицей правильнее?.. — так хочу увидеть тебя, ощутить тебя всего, всего!..) с тем, как я относилась к ухаживаниям Антона... Мне кажется, что я тогда еще просто не проснулась. Как женщина не проснулась. Мне было интересно — вот какой у меня кавалер, вот как он по мне страдает, ну и так далее. А тут вдруг (дело было на пятом курсе, весной, в разгар сессии) получаю из дома телеграмму: маме плохо, выезжай немедленно. И я, кое-как договорившись с деканатом о сдаче остальных экзаменов и защите диплома осенью, вылетела в Семиречье.
Мама в то лето была очень плоха. Даже не знаю, что ее спасло — лекарство или та наша любовь и внимание, которым она была окружена: и отец, и все мы — дети ее. Лишь в начале сентября врачи стали говорить, что, может быть, она все же выкарабкается. И тогда мама стала меня уговаривать вернуться в университет — защищать диплом физика. Она очень гордилась, что я, ее старшенькая, стала первой в семье ученой (а я, правда, первая в нашей семье получила университетское образование). И я вернулась в Алатау.
Да, меня уже летом начали мучить подозрения: с Антоном что-то неладное. То вдруг разразится огромным письмом — умираю без тебя, гробовая тоска и прочее, то вдруг две недели молчит, а потом отпишется, как ты выражаешься, «писулькой». И если бы не мама, не та тревога за нее, я бы, наверное, поняла все еще летом, когда однажды зашла к Ингаевым и мне сказали, что Татьяна на лето осталась в Алатау — работать в какой-то университетской лаборатории. При чем тут университет, когда она учится в мединституте? Но эти мысли возникли и вылетели из моей головы, как говорится, без последствий. И поэтому я оказалась совершенно неготовой к тому, что меня ждет в Алатау.
Я дала телеграмму Антону: день, номер поезда, вагон. А встретила меня на вокзале — Татьяна. Я так обрадовалась ей... А она тут же, по-моему, даже не поздоровавшись со мной: «Мы с Антоном ждем ребенка». Знаешь, как обухом по голове. Стою посреди перрона, смотрю на Татьяну и не знаю, что делать. И что говорить.
Ну, ладно. Это дело прошлое. И чтобы у нас с тобой не было никаких недомолвок, скажу, что я в общем-то даже рада такому повороту судьбы. Я слишком хорошо знаю натуру Антона, чтобы могла примириться со многими, как он считает... считал, по крайней мере, мелочами. Да, и это его неуместное ячество, и игра в гения (хотя, признаю, мыслит он порой так, что сравнение с гениальностью напрашивается само собой), и нетерпимость к чужому мнению... Сейчас он стал лучше. Гораздо лучше. Я думаю, его выправило горе — смерть их малыша. А может, и мы, его коллеги, в чем-то помогли — не знаю. Но тогда, когда он ухаживал за мной... Просто ужас — никаких тормозов. А Татьяна его любит таким, какой он есть. Безоглядно. Наверное, так же, как я тебя, — целиком. Если бы ты только знал, какие она мне закатывала истерики! По всякому поводу. И потому, как Антон со мной разговаривал, и оттого, что Антон не очень настойчиво предлагает зарегистрироваться... И даже потому, что я так легко ее простила, тоже были истерики: «Ты его не любишь. Он тебе неприятен. Ты искалечила ему всю жизнь. Он тебя любит — я знаю, не спорь со мной. Ты должна выйти за него замуж. Немедленно, слышишь? Я сейчас же поеду и скажу ему все». Вспоминать тошно.
В конце концов и нам с Антоном пришлось объясняться — что поделаешь? Татьяна уже на шестом месяце, Дарья — белее мела — заявляет, что видела у нее в тумбочке флакон с уксусом... Я нашла Антона и потребовала, чтобы он переехал к Дарье. «Но она же не хочет, — сказал он уныло-уныло. — Я же предлагал — поженимся...» — «Это ты не хочешь, а не она». — «Но она так говорит!» — «Она может говорить что угодно, а делать должен ты». И в таком духе все наше длинное и глупое объяснение.
Антон переехал к Дарье — я настояла. Но регистрироваться Татьяна с Антоном отказалась наотрез. «Он любит тебя», — вот и вся ее логика. Что мне было делать? Я стала как можно реже бывать у Дарьи, вообще перестала встречаться с Антоном — ушла из лаборатории биоэнергетики, где мы с ним разрабатывали методику высокочастотной фотографии... Да, тот самый «эффект Кирлиан». В какой-то степени это помогло: Татьяна, как выражалась Дарья, «взялась за ум», стала заниматься (она в то время была уже на последнем курсе мединститута), но регистрироваться с Антоном отказывалась наотрез. Так и родила — «вне брака».
Мы ее встречали из роддома с малышом все втроем: Антон, Дарья и я. Антон, я думаю, самый бесчувственный на свете отец: открыл одеяльце, глянул и... сморщился, словно от клюквы, — так его, видимо, поразила неказистость малыша. Зато на Татьяну он теперь смотрел совсем иначе. Почему? Может, с того момента, когда узнал, что она смогла догнать свой курс. Вот, написала слово «узнал»... А ведь именно так и было: они жили вместе, муж и жена, а Антон о своей Татьяне все самое главное узнавал от Дарьи или от меня. И что она на восьмом месяце беременности работала в морге, и что подготовилась и сдала досрочно два экзамена... Он, Антон, просто неравнодушен к людям, которые могут работать так же, как он сам, — на пределе сил и возможностей. И вот эта, я думаю, одержимость Татьяны, когда она раскусила Антона и поняла, чем может привязать его к себе, — и заставила Антона увидеть ее в совершенно другом свете. Во всяком случае, после Антон по отношению к Татьяне изменился настолько круто, что даже она сама стала об этом говорить.
Одним словом, жизнь у них налаживалась, хотя ревность Татьяны, по-моему, возросла еще больше. Нет, даже не по отношению ко мне или к другим женщинам, с которыми Антон — волей-неволей — должен был иметь дело по работе. Татьяна ревновала — дико, глупо, нелепо — абсолютно ко всему, что вообще занимало Антона: к книгам, которые он мог читать запоем, к работе, на которой он ее, свою ревнивую супругу, конечно же, забывал совершенно; даже — вот что уж совсем не укладывалось в голове! — к нашей концепции биоплазмы!
Вот такая у нас Татьяна. Учти, то, что я тебе рассказала, знают, в сущности, лишь три человека: я, Антон и Дарья, Для остальных же Антон с Татьяной — прекрасная супружеская пара, однако почему-то носящая разные фамилии. Никто и не подозревал, что свой брак они оформили лишь под давлением загса: нужно было регистрировать новорожденного, а там возникли какие-то сложности — кажется, с отчеством. Не помню уж. Давно все это было.
