Виктор Федоров - Метагалактика 1993 № 3
«Да ведь здесь настоящее логово безумцев!» — чуть не вслух воскликнул я, с дрожью в конечностях наблюдая, как Джонатан поливает из кувшина вином огромный пушистый куст. Словно боясь лютой проказы, я изо всех сил бросился в свою комнату, где не менее десяти раз измерив ее шагами, с биением сердца стал отчаянно трясти звонком.
К моему невероятному изумлению не прошло и минуты, как Джонатан уже стоял на пороге моей комнаты, невозмутимо наблюдая за тем, как я нервно поигрывал увесистой тростью.
— Скажите на милость, Джонатан, где вы изволили только что быть? — не скрывая раздражения процедил я грозно, пытливо смотря слуге в глаза.
— В подвале дома, сэр, вернее в винном хранилище, — прохрипел он, — после этого я поднялся на второй этаж и занялся вазонами. Клянусь, сэр, это никогда не занимает у меня много времени, и на сей раз я пробыл там совсем недолго.
Честно говоря, я питал тайную надежду услышать какую-нибудь явную, примитивную ложь, но спокойный ответ слуги, отвечавший в действительности каждому его шагу, в один миг сделали меня безвольным, хотя я не поленился предпринять новое слабое наступление.
— Это очень хорошо, Джонатан, что вы так безупречно исполняете свои обязанности, — уже безразлично заметил я, — и все же, я как-то не очень разделяю мнение, что вазоны так нуждаются в орошении старым вином. Что вы на это скажете?
Оказалось, что и на сей раз я торжествовал напрасно.
— Я не смею обсуждать традиции, заведенные хозяевами «Поющего Камня», — преспокойно ответил Джонатан, даже не изменив нотки в голосе.
— Да, да, конечно, — тихо прошептал я, — я также не намерен рушить здесь вековые фундаменты и если вы видите в этом необходимость, можете и дальше поливать цветы вином.
Осознавая, что несу несусветную чушь, я заставил себя замолчать и отправив слугу, нервно заходил по комнате. Что-то вновь стало убеждать меня в искренности Джонатана, хотя и эту ночь я провел при запертых дверях. Около полуночи сквозь стены опять донеслось нечто подобное приглушенному стону, однако звуки были настолько слабы, а я так устал и перенервничал, что даже не нашел в себе сил выйти в коридор.
На следующее утро, будучи немало раздосадован вчерашнему краху первой серьезной попытки вникнуть в тайну дома Хугнеров и еще больше удалившись от ее неприступных порогов, я вновь возобновил дальние прогулки к подножию скал. Теперь, забираясь в самые глухие места, я мучительно думал о дальнейшей судьбе старого Джонатана, начиная видеть в старике не столько дьявола, сколько единственную преграду на пути пусть и к одинокой, но более спокойной и свободной жизни. Я не переставал ловить себя на мысли, что дальше терпеть его в доме у меня нет никаких сил, но и выгнать так просто его не мог даже при всей предвзятости, я всегда помнил страшную каменную могилу и того, кому был обязан своим спасением. Как я ни старался, все мои размышления относительно слуги так ни к чему конкретному и не привели, однако их ценность состояла в том, что я вплотную приблизился к той истине, которую так долго и упорно не желал замечать прямо перед собой. Только оперевшись на чью-то помощь и реальную поддержку, я мог претендовать на то, чтобы превратить свое новое жилище из дьявольского гнезда в величавый столп незыблемости своего древнего рода, чье влияние теперь распространялось даже на эти убогие, бесконечно далекие места.
Как и следовало ожидать, первым делом все мои помыслы были обращены к верному Габриелю, и все же, как ни странно, у меня хватило разума перестать даже думать о его приезде. Вряд ли его завидная, нажитая с годами предприимчивость, преданность и неординарный ум могли в здешних условиях стать мне надежной опорой в моем безрассудстве. Здесь, среди покрытых вечной дымкой бескрайних пустошей мне мог помочь лишь тот, кто доподлинно знает каждый камень и каждый овраг, относился к столь неподвластной разуму таинственной обстановке как к чему-то привычному и неприметному. Именно тут Френсис Хьюз и представал перед мной чуть ли не небесным спасителем.
Поначалу к своему новому замыслу я питал такое же недоверие, с каким старый археолог оценивал в свое время рассказ Роберта Хугнера. Даже в столь плачевном и безвыходном положении боязнь произвести впечатление умалишенного олицетворяла собой верх ужаса, однако последовавшие вскоре события вскоре дали мне в руки именно ту нить, которая как ничто другое обещала намертво приковать внимание крайне недоверчивого, неугомонного Хьюза. Да и вряд ли я вообще решился бы обратиться к нему, если бы через несколько дней мои предположения относительно шума листвы, как источника странного звука, не были отброшены навсегда: в одну из ночей, пережив немало тревожных минут, я наконец полностью убедил себя в том, что проклятые стоны исходили именно из глубины дома в полное безветрие, когда на огромных тополях не шелохнулся ни один лист.
К этому времени мое состояние резко ухудшилось, что, как и следовало ожидать, явилось прямым следствием ежедневного столкновения с безысходностью, порывами беспросветного страха и какой-то поразительной неуверенности в любом своем шаге. Впервые я стал замечать за собой такую рассеянность и апатию, что порой подолгу рыскал по дому в поисках запропастившейся трубки, совершенно не помня, что она преспокойно лежала в моей комнате на самом видном месте. Все чаще наступали в моей жизни минуты, когда изрядно подогретый вином — этим страшным бичом безысходности, я ударялся в самые крайние и сомнительные намерения, хотя с тем же упорством отвергал любую мысль о возвращении. Дошло до того, что я уже просто не в силах был представить себя без дикого одиночества и старых гор, без таинственного слуги и леденящих душу ночных стонов. Окончательно пропитавшись зыбкой атмосферой невероятной тайны, я все сознательнее отказывался от всяких попыток вырваться из цепких когтей голубого дракона, чье невидимое присутствие постепенно становилось для меня повседневной необходимостью.
Моя недавняя затея с Френсисом Хьюзом со временем претерпевала значительные изменения и к исходу полуторамесячного пребывания в «Поющем Камне» я стал окружать голову сомнениями относительно ее целесообразности вообще. Главной причиной этого послужило, вероятно, то обстоятельство, что моя беспокойная жизнь на новом месте принимала все более плавное течение, пронизанное все тем же мощным стержнем ежедневного томительного одиночества и тоски. Одним словом, ко всему я настолько привык, что даже странные не проходящие стоны стен перестали как-то наводить на меня панический ужас.
И вот, как-то заметно устав от непрерывного многочасового чтения совершенно неинтересного романа, я решил немного прогуляться вдоль ручья, еще раньше обнаружив в этом превосходное средство от бессонницы. Погода этим вечером выдалась явно неподходящая, холодным, промозглым ветром удерживая меня уже на самом пороге дома. Тем не менее, оставив без внимания надвигавшиеся со стороны моря тяжелые свинцовые тучи, я, застегнувшись на все пуговицы, не спеша вышел за пределы имения через восточную калитку. Жуткий ветер усиливался с каждым шагом и я еще не добрался даже до цепи оврагов, как заморосил мелкий холодный дождь. Поругивая себя в душе за проявленную непредусмотрительность, я тотчас повернул обратно и самым коротким путем поспешил вернуться домой. Поскольку боковая дверь правого крыла вопреки моей уверенности оказалась запертой, я сделал довольно большой крюк, чтобы зайти через парадный подъезд. Дождь к этому времени уже прекратился, я сбавил шаг и, идя под самым домом, совершенно случайно поднял голову вверх, увидев, как тяжелая гардина комнаты с рыцарскими доспехами как-то странно резко пошевельнулась. Я готов был поклясться чем угодно, что в образовавшейся на какое-то мгновение щели мелькнули голубые космы Джонатана. Невольно остановившись, и стараясь представить себе что мог он делать в этой комнате, я простоял так не более минуты. Именно через это время стукнула тяжелая дверь главного подъезда и ко мне своей скованной походкой подошел старый слуга, распахнув над головой принесенный зонт. Пробурчав в ответ что-то невнятное, я медленно стал подниматься по ступенькам подъезда, до конца так и не осознавая того, что так меня поразило в этой, казалось, на первый взгляд совсем непримечательной сцене.
