Александр Житинский - Полдень XXI век 2009 № 05
На закате третьего дня пути, когда кончились все съестные припасы, въехал чудо-богатырь в дремучий бор и сразу же в нем заблудился.
— Заколодела дорожка, замуравела, — пробормотал Дурак, глядя перед собой с подслеповатым прищуром. — Не проехать, не пройти… Ах ты, волчья сыть, травяной мешок, — озлился он на коня, — что же ты, собака, спотыкаешься!
Сивка-Бурка неуверенно переступил через ближайшую колоду и снова замер как вкопанный. Пыльная проселочная дорога еще на опушке бора превратилась в узкую тропку, а потом долго петляла, уводя всадника в глубину чащи, пока окончательно не растворилась в буреломе. Лишь самые верхушки могучих елей были освещены сейчас уходящим солнцем, внизу же быстро загустевала ночь. Над головой Ивана-Дурака бесшумно промелькнула сова, едва не задев его голову мягким крылом. Выругавшись, он сполз с седла, зацепившись краем плаща за острый сучок. Дураку показалось, что кто-то схватил его сзади, и он заорал благим матом на весь лес. И тотчас отозвались лешаки, загукали, захохотали, на разные лады повторяя его вопль. От этой отзывчивости, Ивану-Дураку стало совсем не по себе и, чуя гибельную слабость в ногах, он присел на скользкую от опят колоду.
— Мама, мамочка родненькая, — заныл он, — вытащи меня отсюдова-а-а-а…
Сивка-Бурка тяжело вздохнул, словно уставший родитель над глупым чадом, пожевал большими мягкими губами и проговорил:
— Ну буде, буде тебе, Дурак! Далече твоя мамаша, не услышит… Самим выбираться надо.
— Как же, выберешься ты из этого бурелома, — проныл Дурак, ничуть не удивившись тому, что конь разговаривает по-человечьи, — сожрут тебя лешие и косточек не оставят.
— Невежа ты, хоть и Дурак, — фыркнул Сивка-Бурка, — не питаются лешие кониной. А вот волки, те и человечиной не побрезгуют.
— Волки! — Парень вскочил и неуклюже вытащил из ножен меч, видимо, на время в нем взыграл богатырь Иван. — Где они? Далеко?
Сивка-Бурка втянул широкими ноздрями прелый лесной воздух и успокоительно покивал гривой.
— Далеко еще… Если не будешь рассиживаться да сопли распускать, успеем добраться до жилья.
— Жилье! — оживился Дурак. — Где?
— Пол версты будет…
— Что ж ты сразу меня не повез! — заорал Дурак.
— Ты на мне сидишь, а не я на тебе, — туманно высказался конь.
— Еще чего не хватало, — буркнул Дурак, но в седло обратно не полез. — Веди уж…
Так они и стали пробираться через чащу — конь впереди, расчищая дорогу широкой грудью и мощными копытами, а всадник позади, стеная и охая, поминутно оглядываясь, с трепетом прислушиваясь к пересмешничанью лешаков.
— Кажись, огонек, — буркнул вдруг конь.
Иван-Дурак осторожно выглянул из-за плеча верного Сивки. И в самом деле, в десятке шагов в кромешной тьме светилось окошко, да так высоко, будто изба стояла на подпорках.
— Неужто изба на курьих ногах?! — ахнул Дурак.
— Она самая, — тихо подтвердил конь, — бабки-ешкины хоромы.
— Ага, — глубокомысленно изронил Дурак.
— Чего агакаешь, — зашипел на него Сивка-Бурка, — не стой столбом, иди, на ночлег просись.
— Как проситься-то?
— Али не знаешь? — удивился конь. — Василиса, небось, сказывала…
— А, вспомнил, повернись, значит, ко мне задом, а к лесу передом…
— Наоборот, дурень, — дохнул ему прямо в ухо Сивка, — и погромче вели, она, как пить дать, глухая.
— Ладно, ладно, не учи! — Дурак приосанился и гаркнул сиплым своим басом. — Избушка, избушка, повернись к лесу задом, а ко мне передом!
И ничего не произошло. Иван-Дурак открыл было рот, чтобы повторить заклинание, но в это же мгновение светлый прямоугольник оконца заслонил чей-то силуэт, и голос, вроде бы женский, сказал:
— Не повернется она, Дурак, даже и не проси. Заела. Без смазки который уж год стоит.
— Что ж ты ее не смазываешь, старая, — пробурчал Дурак.
— Во-первых, нечем, а во-вторых, не такая я уж и старая.
— Не старая, зато жадная, — не унимался крестьянский сын. — Сала жалеешь…
— Умолкни, дурень, — опять одним дыханием шепнул ему Сивка-Бурка в ухо. — Курьи ноги она смазывает человечьим салом!
Иван-Дурак аж обомлел от такого известия, но отступать было некуда, позади только ночной лес с волками и лешими, а впереди — в перспективе — целое царство. Какой тут может быть выбор?
— Ладно, бабуля, — сказал он, — отворяй ворота…
После тьмы и сырости дремучего бора изба Бабы Яги показалась Ивану-Дураку девичьей светелкой. Он словно бы и не замечал давно не беленую печь, замусоренный пол, грубо сколоченные лавки, покрытые засаленными, сплетенными некогда из разноцветных, а теперь одинаково серых лоскутов половиками. Впрочем, может быть, тут виновато было тусклое освещение. «Светелка» озарялась лишь одинокою лучиною. Сама хозяйка, согбенная, неряшливо одетая старуха, долго возилась у широкого зева печи, шуруя в нем ухватом, что-то роняя и непрерывно бубня себе под нос:
— Не обессудь, касатик, накормлю чем Сварог послал… Не ждала я нонче гостей… Давно человеческим духом не пахло в моей избе, ох, давно…
— Что есть в печи, все на стол мечи, — сквозь зевоту проговорил крестьянский сын. — Да не вздумай накормить какой-нибудь отравой!
— Что ты, что ты, касатик, — ласково проскрипела Баба Яга. — Гостю дорогому почет и угощение, нешто я обычаев не знаю?
С натугой удерживая на длинном ухвате, она выставила на голый без скатерти стол, который не скоблили, наверное, последние триста лет, объемистый горшок с дымящейся кашей, потом присовокупила к нему крынку топленого молока и каравай хлеба. А сама села в сторонке и, подперев впалую щеку костлявой рукой, стала наблюдать, как незваный гость уплетает за обе тугие щеки ее угощенье.
— Благодарствую за обед, — отложив ложку и тремя глотками опорожнив крынку, степенно отдуваясь, сказал гость. — И, кстати, привет тебе просили передать…
— Кто же это? — насторожилась лесная ведьма.
— Да… так, — смутился вдруг чудо-богатырь. — Женщина одна… Ее все Василисой Премудрой кличут…
— Знаю, знаю, — прошмакала Баба Яга, проницательно глядя на зардевшегося гостя. — Сестрица это моя… старшая…
— Сестрица?! — изумился Дурак. — Старшая?!
— А чему ты удивляешься, — сказала, кокетливо хихикнув, хозяйка дома. — Следит за собою женщина, вот и молода… Но хватит об этом, — решительно сменила она тему, — ты лучше поведай, касатик, что тебя привело в такую даль? Неужто дома не сиделось, в тепле, в светле?
— Дома сидючи, бабуля, много ли высидишь, — вздохнул Дурак.
