Казимир Баранцевич - Царица бедных. Рассказы
Руки в перчатках скрестя на груди, лежит прах майора спокойно, спокойно ждет участи общей, когда ни чины, ни почет, ни высокость рожденья, ничто не спасет от гниенья. Гроб отсырел от воды, широко раздвинулись щели, и в гробе вода показалась под самой спиной манора. Чернеет шитье на кафтане, чернеют лицо, подбородок, перчатки, чулки, и под кожей раздутой уж движется что-то…
А к пышному мрамору часто вдова, приезжая в карете, приходить. И тихо, колени склонив на блестящие, белые плиты, молится, плачет о том, кого нет, кто уж не муж, не майор, не доблестный воин в чипах, а просто никто иль ничто— жалкая глыба земли.
И знают о том только черви, что множатся, лезут, ползут из щелей гробовых и отовсюду, да знают деревья, берущие сок от земли для питания листьев, да ветер, что носится с ревом, срывая уборы весны и бросая их в землю, чтоб вышел из них перегной, удобренье для будущей жизни.
IIIМинуло двадцать пять лет… Вдова перестала ходить на кладбище, — дряхлой старухой она умерла у родных, — подле мужа ее схоронили. Памятник думали ставить на первых порах, а потом и забыли могилу старухи с крестом деревянным. Насыпь травой заросла, вкруг её выросла купа деревьев кудрявых, и скрыли деревья могилу старухи от глаз проходящих. Белый памятник мужа тоже стал поддаваться стихиям… Падая осенью, листья чернели и гнили на нем; сыпался снег по зимам образуя наметы… Треснул в подножии мраморный крест, треснули также ступени, фундамент из цоколя ноздриться начал, повыросла в скважинах травка.
Под камнем тяжелым, в гниющих щепах с позолотой разрушилось тело майора, и кости его обнажились. Благородные кости лежали в порядке; местами на них сохранились остатки одежды богатой: воротник золотой, почерневший, пуговки, пряжки, — кружевные-ж манжеты, воздушный батист уж истлели…
Как тучи, гонимые ветром летели года за годами, и столько же минуло лет.
<В оригинале отсутствует часть текста. — Прим. авт. fb2>…сменилось. Примерли все, кто за гробом майора шел на кладбище: важные баре и дамы в робронах, и слуги их. Умер и сторож давно; могильщики умерли также, и новые их заменили, — такие же бравые парни, смышленее разве немножко…
Многое также кругом изменилось на тихом кладбище, обширнее стала обитель забвенья и мира, и в новых могилах жильцы разместились согласно чинам, положению в свете…
Памятник белый майора совсем потемнел, в землю сел и склонился… Женщина с горестным видом в хитоне упала, в осколки разбилась, а урну похитили воры. Высокой волнистой травой заросла вся площадка, раздвинула камень трава та, и, трещины дав, на ступени огромный кусок отвалился…
А буря докончила то, что временем начато было. Осень стояла; ветер с моря гнал в реку обратно всю воду, вздувалась река, свирепела, как лев поднимала косматую, белую гриву и на берег с ревом кидалась… Лил дождь беспрестанно, и с шумом дождя сливались порывы ужасные ветра. В вихрях ненастья, во мраке, выстрелы пушек гремели… То знак был зловещий, что волны морские на город стремятся…
И волны, одна чередуясь другою, как полчище страшное, ринулись вдруг на кладбище! Согбенный ветром стонали деревья, качаясь подобно былинкам, скрипели заборы и рухнули разом… Точно зверь разъяренный, почуявший волю, залили волны кладбище. Все покрылось водою, одни лишь верхушки дерев торчали, сучья свои к небесам простирал. В волнах крутились кусты и деревья, что вихрем вырваны были, крутились и плавали балки, кресты и беседки, плавали даже гробы с мертвецами, а в ямах могильных, как в омутах черных, крутилась вода…
Ночь наступала. Грозна была бурная ночь! Прячась между тучек, разорванных ветром и быстро летевших по небу, — месяц украдкой холодным сиянием светил над кладбищем размытым. И плавали в страшном хаосе, стуча друг об друга гробы и кресты, и деревья.
А мраморный памятники все ж уцелел! Лишь фундамент подмыли волны морские, да Бог весть откуда, на мраморный крест, с расщепленным днищем челнок нанесли.
IVЕще четверть века прошло. Памятник пуще дряхлеет. Белого мрамора часть лишь осталась, и золото надписи смыто дождями да снегом. Белые буквы подобно слепцам, незрячими смотрят очами, и темен их смысл и запутан. Сорной травою кругом заросло все, — не видно ни плит, ни ступеней. Осень опять наступила, листья опали с деревьев, ветром холодным сковало размытую глину дорожек. На лужах холодный тонкий ледок по утрам звенит как стекло под ногою. А там и снежок появился, еще и еще, и пушистою, белою шубой одел все кладбище. И замерло в спячке надолго все, что жило осеннею жизнью. Наглухо снегом забило тропинки, толстым налетом покрыло кресты и деревья. Как тихо, как мирно, как чист этот воздух морозный! Падают мягко на землю с деревьев снежные хлопья. Изредка мерзлые ветки хрустят в вышине. Стая крикливых ворон пролетит черной тучей и каркать тоскливо начнет, по деревьям рассевшись… И снова ни звука.
Караульный щеколдою звякнул в сторожке. Вот он в шубе овчинной обходит дозором кладбище, с ним верный, косматый Буян. Махая пушистым хвостом, он бежит по дорожке, вязнет в снегу и весело лает, пугая ворон.
А в сторожке уж вьется дымок из трубы; голубою спиралью он тянется к бледному, зимнему небу и манит под крышу, к теплу…
Только тем нет тепла, кто покончил уж с жизнью расчёты. Стужей охвачены кости, лежащие в мерзлой земле, и трупы недавно умерших, как снежные глыбы, неподвижно покоятся в тесных гробах.
VТак проходили года, вереницей, одни за другими. Люди, — одни умирали, другие рождались на смену, и жизни земной колесо все вертелось, вертелось, одних поднимая наверх, других низвергая. Развивались науки, искусство, шли войны, болезни и голод, и всюду всегда человек придушал человека, а его придушала земля…
И вновь наступила весна. В прозрачных покровах, как юная дева, рассыпав повсюду цветы и новую жизнь возбуждая в природе, примчалась она издалече. Теплым ветром повеяло с юга, снег растаял, ручьи побежали по склонам оврагов. Солнце приветно светило на землю, целуя ее и лаская в объятиях жгучих. И нежилась в ласках она… Под весенним дождем вырастала трава, распускались смолистые почки, и на гибких, зеленых ветвях зашумела листва молодая, словно куда-то маня, где приволье и счастье…
Все оживало вокруг. Ожило также кладбище. Сбросив зимний, суровый покров, в новом виде явилось оно. Испестрялись могилы цветами, по кустам хоры птиц раздались. По размокшим дорожкам задвигались люди. Бегали дети, играя, резвясь, и лепет невинных речей и звонкий, веселый их смех оглашали кладбище. Где-то камень тесали рабочие, мерно стуча молотками.
