Ильдар Абдульманов - Царь Мира
Царевна. Пусть будет так.
Серый Маг. Пусть будет так. Вот это зеркало. Возьми его. (Дает ей зеркало.) Теперь слушай, как ты поступишь. Это нужно делать ночью, после полуночи. Ты должна быть одна. Лучше, если это будет на кладбище, там колдовские силы увеличиваются. По обе стороны от зеркала ты зажжешь свечи. Две свечи — этого достаточно. И вместо заклинаний ты будешь читать стихи, настоящие стихи. Ты можешь отличить настоящие стихи от поддельных, рифмованных строк?
Царевна. Надеюсь, что да.
Серый Маг. Прочти мне то, что сейчас приходит тебе на ум.
Царевна.
He каждый видит в страшный час,
Когда в глазах туман,
Как входит черный И белый капеллан,
Как смотрит желтый лик Суда
В тюремный балаган.
Не каждый куртку застегнет,
Нелепо суетясь,
Пока отсчитывает врач
Сердечный перепляс,
Пока, как молот, бьют часы
Его последний час.[5]
Серый Маг. Хорошо. Пусть будет это. Она достаточно длинна, эта поэма. Ее автор, если тебе это интересно, был одним из тех, кто согласился изменить себя в волшебном зеркале. Он блистал в обществе и ненавидел нищих — а ему пришлось изведать всю горечь нищеты и унижений и гнить лучшие годы жизни в тюрьме. Высокая была плата, ничего не скажешь. Ты еще не передумала?
Царевна. Нет.
Серый Маг. Хорошо. Значит, ночь, одиночество, огонь и слово. Ничего более. Тебе не придется долго ждать. Ты на минуту потеряешь сознание, но боли не будет. А когда очнешься, увидишь в зеркале результат. И тогда сразу завесь зеркало чем-нибудь. Чтобы изменения не пошли вспять. Вот и все. А я приду. За зеркалом. И за платой. Иди. Кладбище здесь, рядом, там тихо, и никто тебя не потревожит. А свечи могу дать, вот, возьми. Только помни об одном: чтобы измениться, нужно быть сильной. Нужно ненавидеть то, что сейчас зовешь своей жизнью. Лишь красота отпирает двери, перед которыми бессильны любые ключи. Ха-ха-ха! Помни об этом.
* * *Кладбище, полночь, Алина останавливается у одной из могил, ставит зеркало, прислонив его к ограде, зажигает свечи. Сама садится напротив зеркала, сосредоточивается, шепчет стихи. Голос ее поначалу дрожит от страха и волнения, но с каждой строкой крепнет и становится все звонче. Последнюю строку она произносит громко, уверенно, гордо подняв голову и глядя без страха перед собой. Молния, удар грома. Гаснут свечи, темнеет. В темноте слышится взволнованный голос Алины: «Нет, это невозможно». Впрочем, это уже не ее голос, он совершенно изменился. Вместо пронзительного подросткового дисканта — глубокий грудной бархатный женский голос. Она зажигает свечи, берет одну из них, выпрямляется и встает перед зеркалом. И если поначалу она была видна в нем целиком, то теперь голова и шея выходят за рамки зеркала. Но и то, что она видит, заставляет ее вздрогнуть и снова прошептать: «Это невозможно». Стройные длинные ноги, дивно округлые бедра, тонкая талия, а грудь так высока и так прекрасна… Она не верит своим глазам и обхватывает грудь руками, опускает голову и смотрит на свои совершенно новые руки, тонкие, с узкой ладонью и длинными пальцами, чудесной атласной кожей. Наконец она решается отступить назад на шаг, другой, и ее новое лицо предстает перед ней в зеркале. «Это я?» — шепчет она, не веря свои глазам. Мягкий округлый подбородок, алые полные губы чудно очерченного рта, изящный нос и огромные дивные глаза с длинными пушистыми ресницами. Темные волосы, прядки, спускающиеся на высокий лоб… Алина качает головой, невольно касается лица рукой, ощупывает его пальцами, как слепая. Но это не галлюцинации, она действительно изменилась, и, поняв это, она порывисто встает, вспомнив предупреждение колдуна, завешивает зеркало накидкой, задувает свечи и, взяв зеркало, уходит.
С пастухом.
Царевна. Слушай меня внимательно. Это я, та самая Алина, которую ты знал.
Пастух. Я, конечно, подслеповатый, но не совсем же слепой. Я же тебе объяснял, что это вблизи я не вижу толком, расплывчато, а вдали я все вижу. Вон Пеструха стоит, а у нее под лопаткой кто сидит? Овод. Видишь?
Царевна. Нет.
Пастух. Ну вот, а я вижу даже, как у него крылышки дрожат. О-па! Укусил, собака. Видишь, она в речку бухнулась, а он на боку сидит и кровь пьет.
Царевна. Да иди ты к черту со своими мухами и коровами!
Пастух. Какая же ты Алина? Она тихая была, к черту не посылала. Да вы ни капли на нее не похожи, наоборот, полная разница.
Царевна. Слушай. Ты можешь меня выслушать? Замолчи на минуту.
Пастух. Ну молчу.
Царевна. У меня есть волшебное зеркало. Если в него посмотреть, то можно измениться. Стать другим. Ты правильно сказал, что я и прежняя Алина не похожи. Но я — это она, только после зеркала. И ты можешь так же измениться.
Пастух. А на кой ляд мне это надо?
Царевна. Ты что, хочешь всю жизнь быть слепым и хилым пастухом? До самой смерти?
Пастух. Я не слепой, я муху вон там…
Царевна. Да заткнись ты, придурок! Так на всю жизнь и останешься придурком, да?!
Пастух. Да уймись ты. Ну ладно, хочу стать умным, сильным, богатым, принцем. Ну и что дальше?
Царевна. И красивым.
Пастух. А что я, урод, что ли?
Царевна. Ладно, не будем об этом. Ты хочешь, чтобы я была с тобой?
Пастух. А ты и так со мной.
Царевна. Яс ума сойду сейчас. Я о другом говорю — чтобы быть вместе, навсегда, мужем и женой.
Пастух. Знаешь, если бы та Алина мне сказала, я бы еще понял. Она вблизи-то была ничего, а как отойдет — аж мороз по коже. А ты наоборот.
Царевна. Что?!
Пастух. Ну то есть ты красоточка, я же вижу, не слепой. Так на кой ляд тебе нищий пастух? Да еще будто бы подслеповатый и глуховатый и так не очень чтобы…
Царевна. И еще дурак, каких мало!
Пастух. Ну вот, опять. Ну пусть.
Царевна. Я уже сама не знаю, зачем ты мне нужен. Может быть, потому, что не смеялся надо мной, когда я была уродиной. Ты же другим станешь, я тебе уже полчаса толкую!
Пастух. Вот если стану, мы по-другому потолкуем. Я еще погляжу…
Царевна. Куда это ты поглядишь?
Пастух. Ну мало ли царевен… тут… ходит.
Царевна. Ну ты и жук! Хотя хорошо сказано, не такой уж ты и дурачок, каким прикидываешься.
Пастух. Так прожить легче. А что до девок, то меня, как иду по деревне, так и норовят затянуть в огород иль на сеновал.
