"На суше и на море" - На суше и на море. Выпуск 1 (1960 г.)
Солнце!
Теперь горы были близко, они придвинулись, нависли над головой. Что можно представить себе больше неба? Горы заслонили полнеба. Вертолет, как мотылек, порхал вдоль крутых склонов, огибая скалы, посыпанные снежной мукой.
Но вот снега, залитые багрянцем и золотом, остались внизу. Впереди поднялся новый хребет, еще более высокий, хмурый, заснеженный, с еще более острыми вершинами, А внизу между хребтами в глубокой расщелине змеился Зеравшан, и ущелье казалось таким тесным, таким крутым, что непонятно было, как могут здесь жить люди и где здесь нашлось место для целого района.
Вертолет повернул на восток, вверх по реке. Самой реки еще не было видно: ущелье тонуло в матово-синей тени, туман, как ватное одеяло, прикрывал русло, и глубокий сумрак сонной долины как бы подчеркивал сверкающее великолепие горных вершин.
Рудаков чувствовал себя прекрасно. Суровый и мощный пейзаж бодрил его. Это было так не похоже на город, в котором он жил, где природа была загнана в скверики, за решетку, как редкий зверь; так не похоже на очерченные арыками орошенные поля, где земля кротко зеленела с разрешения человека. Здесь, в горах, природа была хозяином, а человек — гостем. Скалы громоздились где попало и как попало, а тропинки, протоптанные людьми, вежливо обходили их. На крошечных площадках над пропастями робко лепились серые домики, тесные поля, крохотные садики… Здесь было полным-полно работы. И глядя в лицо спесивым горам, старик смеялся, потирая руки…
— Ну что же, поборемся… поборемся!
Вскоре туман рассеялся, и каменистая долина верхнего Зеравшана выглянула на свет во всей своей неприглядности. Выше кишлака Духаус появилась первая морена (гряда камней, принесенных ледником). Когда-то давным-давно Зеравшанский ледник был много длиннее и доходил почти до кишлака. Впрочем, ученые все еще спорят об этой гряде: некоторые из них считают, что на самом деле это не морена, а просто остатки древней плотины. Науке нелегко быть точной, когда речь идет о прошлом.
Бурная извилистая река блуждает по долине. Всюду камни, камни, камни… Островерхие хребты с крутыми склонами сходятся все ближе, вот-вот сомкнутся. Впереди поперек долины — желто-серая плотина.
Это и был ледник. Когда вертолет подлетел ближе, Рудаков увидел толщу грязного полосатого льда и темную пасть грота, откуда вытекала река, зародившаяся на леднике. Зеравшан вырывался на дневной свет многоводным мутным потоком, почти черным от глины и, клокоча, с ревом нес камни, осколки льда и главное — воду, драгоценную влагу на поля.
Летчик опять прислал записку. «А где же лед?» — спрашивал он.
Под ними текла каменистая река, заполнявшая долину от края до края — бесконечное множество острых и окатанных глыб. Камни покрывали ледник толстым слоем, лед даже не просвечивал сквозь них.
Обычно на ледниках середина чистая: осколки камней, скатившихся с горных склонов, движутся по бортам, образуя так называемую боковую морену. Справа и слева ледник принимает множество ледников-притоков, каждый из них выносит в общее русло свои боковые морены, и все они, перепутавшись и сбившись в кучу, сплошь устилают нижнюю треть ледника каменным ковром. Когда в 1881 году здесь проходил Мушкетов — знаменитый геолог и исследователь Средней Азии, первый человек, поднявшийся по Зеравшанскому леднику до перевала, — он не мог найти воды на леднике для своей экспедиции, страдавшей от жажды.
Вертолет миновал несколько ледников-притоков. Правые текли в глубоких темных ущельях, левые спускались по склонам, образуя ледопады и ледяные пороги. Поверхность главного ледника постепенно очищалась от морен, и вскоре полосы ослепительно сверкающего зернистого снега заняли всю долину.
Не долетая перевала Матча, на высоте около четырех тысяч метров, вертолет совершил посадку. Кругом расстилалось блестящее море снега, и в нем, как обломанные зубы, торчали черные остроконечные скалы. Справа вздымалась гора Игла, и острая тень ее ложилась на снежный цирк. Зеравшанский ледник могучим белым потоком уходил на запад, а на восток круто падал другой ледник — изломанный, разбитый, беспокойный. За ним виднелась горная страна, где чудовищные скалы со странными очертаниями громоздились одна на другую, а дальше в голубой дымке тонула Фергана — жемчужина Средней Азии, древняя страна семидесяти городов.
Ни звука, ни ветерка. Торжественное безмолвие подавляло, Можно было подумать, что путники забрели на поле битвы, где яростно сражались между собой целые хребты, и, изрубив друг друга в куски, горы навеки остались здесь, их каменные тела занесло белым снегом.
Рудаков пробил каблуком заледеневшую корочку и набрал в горсть сыроватый слипающийся снег.
— Вот, — сказал он, — урожай 2000 года. Мы с вами стоим на чистом хлопке. Каждый комок снега — это хлопковая коробочка. Но мы возьмем его сейчас. Через полгода мы превратим его в пряжу, а через год — в сарафаны и костюмы.
Летчик шумно рассмеялся. Ему, молодому, общительному, было не по себе в этом торжественном безмолвии.
— А где мы возьмем сарафаны для 2000 года? — спросил он.
Министр взглянул на него одобрительно. Этот парень нравился ему все больше и больше.
— Вы задали хороший вопрос, — сказал он. — Конечно, одним черным льдом мы не обойдемся. Нельзя все болезни лечить одним лекарством или в вашем деле, например, все грузы возить на самолетах. Самолеты сами по себе, барки сами по себе. Так и у нас. Мы навалимся на пустыню разными способами, разной водой — и черным льдом, и каналами, и опреснением. И в конце концов мы добьем пустыню.
Раскатистый пушечный выстрел раздался за спиной. Что это? Неужели сказочные великаны все еще сражаются? Нет, это просто снежная лавина.
И вдруг солнце померкло, все вокруг потемнело. Рудаков протер глаза, пальцы были черные. И рукава, и пальто, и шлем, и лопасти винта вертолета, и снег под ногами — все матово-черное. А Сорокин, превратившийся в негра, махал руками и кричал восторженно:
— Это же наши, Митрофан Ильич! Наши летят! Белки его сверкали на чумазом лице, с волос сыпалась смолистая пыль.
Вслед за первым самолетом показался второй, третий, четвертый. Они проносились на бреющем полете над ледником, волоча дымчатые хвосты распыленной краски, и на ослепительно сверкающий снег ложились черные полосы, похожие на расщелины. Появились другие звенья над соседним склоном. На белой ленте ледника они чертили иероглифы. Казалось, самолеты хотят записать на вечном льде рассказ о новой победе человека над природой.
— Товарищ министр, садитесь, мы поднимемся в воздух.
— Не надо (Рудаков задыхался от волнения). — Включите микрофон. Передайте им: «Прекратить беспорядок. Пусть кладут на ледниках поперечные полосы от края до края. Красить надо только южные склоны, незачем тратить краску на северные. Пусть действуют с умом: они же пилоты, а не маляры».
