Марта Уэллс - Город костей
Кожаный переплет самой книги выглядел гораздо более многообещающим. Кожа казалась зернистой, как плохо перемешанное битое стекло, и трескалась даже от слабого прикосновения пальцев. На ней был выдавлен узор — круг, состоящий из путаницы линий, покрытых когда-то золотом. Это изображение соответствовало другим текстам времен Выживших, многие из которых сильно пострадали или были неполны и принадлежали к числу самых великих ценностей некоторых частных коллекций или Академии. То малое, что было известно ученым о Древних, заключалось в этих текстах. Были также сотни, а может быть, и тысячи копий и поддельных текстов, продававшихся на рынках городов Приграничья.
Легче всего было подделать узор и выделку кожи. Первоначальные ленточки-тесемки, скреплявшие компактную массу желтых страниц, давным-давно рассыпались в пыль. Их заменили новые, сделанные, вероятно, в то же время, что и футляр. Новые тесемки были красного цвета, они еще не успели выцвести. Возможно, это было свидетельством того, что книгу вынимали из ее футляра не слишком часто. Это объясняло как высокую сохранность текста, так и говорило в пользу его аутентичности. Фальсификатор обязательно соблазнился бы и добавил выцветшие или даже порванные тесемки. Хет поискал свое «блошиное стекло», но не нашел его. Надо думать, ликторы свистнули.
Он осторожно развязал тесемки и сел на корточки, положив книгу лицевой стороной вниз на гладкий камень и начав перелистывать ее с конца. Кто-то что-то сказал по этому поводу, кто-то остановил говорящего, но Хет игнорировал обоих. Его заворожила первая же открытая страница. Книга была написана Древним письмом.
Большинство текстов времен Выживших писалось на староменианском языке. Староменианским, насколько было известно ученым, пользовались в обширной области, которую сейчас занимали Пекло и Приграничье. Во времена Выживших каждый город Приграничья обзавелся за период изоляции собственным языком, испортив исходный и превратив его в совершенно иной диалект, чуждый остальным. Торговый язык был смесью этих новых диалектов, и, если вы умели читать и не страдали отсутствием воображения, у вас появлялся весьма приличный шанс научиться читать тексты и на староменианском языке. У Хета с этим вообще не возникало трудностей, во всяком случае, меньше, чем у других, так как язык Анклава был версией староменианского, настолько близкой к оригиналу, что между ними почти не было разницы. Что касается побережья Последнего моря и его островов, то там говорили на совершенно других языках, которые мало изменились с того времени, как возникло Пекло; там обнаружили так мало текстов Выживших, что те языки и учить-то не стоило. Вот Древнее письмо — это совсем другое дело.
Робелин считал его языком, который имел весьма узкое применение даже во времена Древних — что-то вроде языка ученых, юристов, возможно, магов. У него было некоторое сходство со староменианским, но оно лишь путало непосвященных. Каждое слово имело три-четыре разных значения в зависимости от контекста, что экономило силы писцов, но затрудняло дешифровку. Те несколько текстов на этом языке, что уцелели, относились к самым древним из найденных, но были в таком плачевном состоянии, что их и читать-то почти невозможно.
Оценка книги была делом долгим. Особое внимание Хет обратил на цвет бумаги на сгибах страниц, на те места, где бумага либо смялась, либо порвалась, на мускусный, слегка сладковатый запах старинных чернил. Он даже попробовал на язык крошечные кусочки бумаги из разных частей книги, чтобы убедиться, не была ли к старой бумаге подмешана новая бумажная масса. Он прочел достаточно, чтобы увериться: слова идут сначала слева направо, а потом справа налево, как и полагается в Древнем письме, и проверил правильность написания цифр. Чаще всего изготовители фальшивых текстов ловились на том, что забывали перевести на старый лад современные цифры.
То, что лежало перед ним, не было превосходной подделкой. Это был превосходный оригинал. Почти с момента первого прикосновения к книге Хет знал, что держит в руках драгоценность, которой нет цены.
Наконец Хет поднял глаза от книги и тут же удивился, почувствовав, что его спина болит от долгого пребывания в согнутом положении, а тени значительно удлинились. Ликторы и Хранители стояли, прислонясь к стенам, Илин сидела на краю цистерны, Сеул — рядом с ней. Только Риатен, казалось, даже не шевельнулся.
Хет обратился к нему.
— Это, бесспорно, труд времен Выживших. — Он глубоко вздохнул, почувствовав обиду, что говорит это не ценителю, а Хранителям, которым не нужны деньги и которые, как он считал, мало что понимают в древних реликвиях. — Это Древнее письмо, а потому сама рукопись может быть даже старше времен Выживших. — Никакой реакции. С тем же успехом он мог бы обращаться к статуе. — И это не просто прекрасно сохранившийся экземпляр книги, уже имеющийся в Академии. Это новинка.
— Можешь ли ты читать Древнее письмо? — спросил Риатен с тем же каменным лицом.
— Я знаю лишь несколько слов и цифры. Но по рисункам я могу судить, что это оригинал. — Хет солгал, повинуясь инстинкту, и от страха у него на шее поднялись волоски. Что книга — совершенно новая находка, он заподозрил с того момента, когда расшифровал название и убедился в верности своего перевода, бегло проглядев некоторые места текста. Илин знала о Хете достаточно, чтобы заподозрить ложь, и он ждал, что она сейчас выдаст его, но она хранила молчание. — Вам следует показать ее еще кому-нибудь, если вы хотите ее перевести, — добавил он ради пущей осторожности.
— Нет нужды. Я ее прочел. — Риатен принялся с преувеличенной тщательностью разглаживать полу своей одежды, и Хет решил, что старик явно чем-то доволен.
Но Кайтен покачал головой и страдальчески вздохнул; как было бы хорошо огреть его по башке крепкой дубиной.
— Откуда ты, Риатен, знаешь, что он говорит правду? — спросил он.
Хет в изнеможении опустился на пол. Руки безвольно упали на колени. В голове бухали колокола боли, все тело ныло, он только что выполнил очень важную работу, притом бесплатно, и вот теперь Сеул считает, что пострадавшей стороной являются Хранители.
— Отнесите ее другому дилеру. Но ему вам, разумеется, придется платить.
Губы Илин тронула улыбка. Хет притворился, что не заметил ее.
— А зачем ты пробовал бумагу на вкус? — спросил Риатен.
Хет глянул в сторону, неожиданно чувствуя себя неуютно под этим твердым взглядом.
— Новая бумага не имеет кислого вкуса. Пульпу теперь чаще промывают.
Наконец Риатен шагнул вперед и нагнулся, чтобы перевернуть несколько листов; он сделал это так осторожно, что не дал Хету повода поморщиться. Теперь Хет мог бы побиться об заклад, что знает, кто относился к этой книге так осторожно и почему она в таком прекрасном состоянии. Риатен проявил уважение к ее возрасту и хрупкости, но все же если б он был настоящим собирателем, его пальцы дрогнули бы, коснувшись этой драгоценности. Старик сказал:
