Юрий Тупицын - Дальняя дорога
- Не терзайте себя понапрасну, - мягко сказал Лорка. - Если Виктор и не пойдет сейчас на Кику, он пойдет потом на другую, может быть, еще более опасную планету. Мир отваги, риска и удачи - его стихия, он рожден для него. А вот как сделать экспедицию на Кику более безопасной, стоит подумать всерьез. И тут, Герман Петрович, вы можете сказать очень веское слово.
- Слушаю вас, - без особого воодушевления ответил Соркин.
Лорка понимал, как трудно ему сразу перестроиться, отвлечься от тяжких мыслей, поэтому вел свой рассказ неторопливо и очень пространно. Соркин довольно быстро "отошел" - сказывалась многолетняя тренировка - и активно заинтересовался странной судьбой кикианской экспедиции.
- Меня самого удивляла цепочка несчастий с кандидатами, - признался он, - но я считал это случайностью.
- На этот счет есть и другое мнение, - дипломатично, не останавливаясь на земной версии, Лорка со всех сторон обрисовал космическую. Соркин слушал внимательно, но без особого энтузиазма, отдавая традиционную дань скептицизму в отношении инопланетного вмешательства. Однако он мгновенно насторожился, как только Лорка упомянул о таинственном рибонуклеиде, найденном в вине.
- Я осведомлен о контрольных опытах, но и понятия не имел, откуда взялся этот странный стимулятор. - Соркин задумчиво поглаживал свой квадратный подбородок. - Все рибонуклеиды действуют мягко, я бы даже сказал - деликатно. Они могут обострить память, эмоции, лишить сна или, наоборот, усыпить, но заставить человека галлюцинировать, а тем более кинуться в бушующие волны или овраг - это исключено.
Несмотря на безапелляционность заключения, Соркин еще не высказался до конца.
- Расскажите-ка мне еще раз, как вас угораздило нырнуть в овраг.
Он выслушал не перебивая и глубоко задумался.
- Так-так, - пробормотал он и вдруг спросил: - Вы очень любите летать?
Лорка усмехнулся.
- Если бы не любил, кой бы черт понес меня в космонавты?
Соркин покивал головой, но чувствовалось, что ответ его не удовлетворил. Он поиграл пальцами в воздухе, точно пытаясь поймать нечто невидимое.
- Я не о том. Я имею в виду первозданную жажду птичьего полета в голубом просторе.
- Понимаю, - вздохнул Лорка. - Какими только способами я не пробовал летать! Прыгал в воду как только мог, прыгал с обрывов на мягкие песчаные склоны. Но, увы, летать, как птица, мне удавалось лишь во сне.
Лорка покосился на Соркина. Тот слушал внимательно, терпеливо.
- Впечатления от этих полетов во сне были у меня пронзительно яркими. Наверно, моим дальним предком, архипрабабушкой, была сильная и ловкая обезьяна, как птица летавшая с дерева на дерево. Иначе откуда все это?
- Вот вам и объяснение, Федор. Рибонуклеид может сыграть роль превосходной смазки, растормаживающей родовую память. Мощная волна наследственных впечатлений на короткий срок может полностью затопить сознание.
- И заставить человека прыгнуть в овраг? - быстро спросил Лорка.
- И в овраг, и в море, и через расщелину, - уверенно ответил Соркин.
- Но почему же, - Лорка размышлял вслух, хмуря брови, - почему же я не начал взбрыкивать сразу после того, как выпил вина?
Соркин пожал плечами.
- Какое-то время нужно для усвоения. Не исключено, что у рибонуклеида длинная экспозиция. Кроме того, соединения типа РНК охотно вступают в реакции. А даже легкие трансформации таких соединений могут менять их активность в сотни и тысячи раз. Разумеется, это предположение, и только.
- Разумеется, - согласился Лорка, но сразу вспомнил Эллу. И ее рассказ о том, что ее укусила не то муха, не то пчела. Впрочем, эту проблему можно было отложить и на потом, чтобы обдумать и рассмотреть ее со всех сторон. Была другая, откладывать которую Лорка не хотел.
- Герман Петрович, - сказал он негромко, - вы врач, член комиссии по отбору космонавтов. Вы не можете не знать, что случилось с Тимуром Корсаковым. Что? Почему из его смерти делают тайну?
Соркин великолепно владел собой. В его лице ничего не изменилось, оно как было, так и осталось несколько сумрачным, четко вылепленным лицом. Но Лорка сейчас, когда он начал разговор о Тиме, был похож на тончайший психологический инструмент. Он сразу понял, что его сомнения имеют под собой какую-то почву.
- Герман Петрович, - он говорил теперь почти умоляюще, - Тимур был мне другом. Самым близким другом.
- Я могу сказать вам только одно, - проговорил Соркин, - не торопитесь с выводами. Подождите.
Лорка повернулся к нему так резко, что шезлонг покачнулся.
- Подождать? Чего?
- Просто подождать. Все разъяснится само собой.
- Вы что-то знаете, - уверенно сказал Лорка.
- Знаю, но это не моя тайна.
- Герман Петрович, я прошу вас?
- Это не моя тайна, - негромко, но твердо повторил он.
Шло время, и слышался шум волн.
- Все, что я могу для вас сделать, - вдруг нарушил затянувшееся молчание Соркин, - это дать один совет. Вы знаете, кто такой Латышев? Профессор Николай Петрович Латышев?
- Геронтолог?
- Тот самый, - с легкой улыбкой подтвердил Соркин и, помолчав, раздельно сказал: - Так вот, мой совет - поговорите с ним о Тимуре.
Это было странное утро и странный разговор, полный неожиданных поворотов.
- Поговорите, - настойчиво повторил Соркин в ответ на молчаливое удивление Лорки, - это все, что я могу посоветовать. И поверьте - это много.
11
Труды и эксперименты Латышева в области геронтологии столь же оригинальны, сколько и популярны - не знать о них было просто невозможно. В отличие от классической школы геронтологии, которая видела свою задачу в своеобразной консервации дряхлеющего организма, Латышев разрабатывал сложнейшую систему юнизации - систему активного омолаживания, которая позволила бы самых дряхлых стариков превращать в молодых, полных сил и здоровья людей. Но какое отношение юнизация могла иметь к погибшему Тиму?
Прямо с пляжа Лорка отправился в фильмотеку, решив просмотреть о работах Латышева все, что было ему, неспециалисту, по зубам. Лорка шагал торопливо. В душе его теплился легкий огонек надежды, даже не самой надежды, а ее предтечи. Велики были возможности реанимационной техники двадцать третьего века, регенерации и восстановительной хирургии. Конечности, части лица и скелета, любые внутренние органы - все могло быть создано человеку заново. Все, за исключением мозга, средоточия человеческого чувства и разума, этой сложнейшей "машины" - результата миллиардолетней эволюции живой материи. Треть часа, двадцать минут - вот короткий, предельный срок, который отпустила врачам слепая природа для ремонта и восстановления этой "машины". Через двадцать минут, а иногда и раньше в высших отделах мозга, хранилищах мысли и разума, наступали необратимые изменения, человеческая личность гибла безвозвратно. Но, робко думал Лорка, ведь юнизация - это не только восстановление, но и коренная переделка всех живых тканей; может быть, это открыло перед врачами такие возможности, о которых они и не подозревали?
