Борис Долинго - Другое место (Понять вечность)
– Эй, ты! – закричал капитан, обращаясь уже к Хиггинсу. – Это что такое? Тебе так, что – нравится?
– М-м-м! – мычал Хиггинс, довольно тараща глаза.
Садис в изумлении воздел руки к небу и шептал какую-то древнюю азиатскую молитву. Капитан вскочил со своего места и подбежал к Хиггинсу.
– Ну-ка, ты! – снова заорал он. – Открой рот!… Рот открой, тебе говорят, и скажи «А-а»!
– Э-э, – промычал Профессор с разинутым ртом. – Э-э-э!
– У него языка нет! – вскричал капитан. – Он немой. Кто-то отрезал Хиггинсу язык!… Я знаю, кто! Это Пигмалион, сволочь! Точно, он!
Лейтенант тоже подскочил к лежанке и заглянул в открытый рот Хиггинса.
– Да-а, – протянул он, – языка как ни бывало… Но, судя по шраму, он лишился его очень давно.
Капитан в сердцах пнул привязанного Хиггинса:
– Всё равно расскажешь, гад! Даже, если и язык проглотил! Писать будешь! Мозги тебе вскроем и по нейронам методом Вышинского-Берия прочитаем!
Лейтенант потёр подбородок:
– Вот почему он всё время мычал… Но одно мне непонятно: почему он при этом так радостно хрюкал? Ты уверен, что это Хиггинс?
– Что я, Хиггинса не узнаю? – с негодованием уставился на д'Олонго капитан. – Даже Садис его узнал. Верно, Садис?
Садис задумчиво повертел использованную ножку, внимательно посмотрел на привязанного немого и бросил опоганенное орудие в бачок для отработанного материала. Затем он плюнул на пальцы и, нагнувшись, потёр лицо Хиггинса, после чего посмотрел на свою ладонь.
– Господин капитан, – сказал Садис, – мудр во истину тот, кто не упорствует в своих заблуждениях. Я уверен, что сперва я обознался. Не знаю, как теперь, но мне кажется, что это не Хиггинс, это подставное лицо. Тут задета моя профессиональная честь: настоящий Хиггинс ну просто не мог бы так кайфовать, я ведь старался, а тут прямо патология какая-то. Дело нечисто: это хорошо загримированное подставное лицо и, по-моему, с какими-то нетрадиционными наклонностями.
Лейтенант присел на корточки рядом с лже-Хиггинсом.
– Ты помнишь, какие у настоящего Хиггинса глаза? Какого цвета? – спросил он капитана.
– Откуда я помню? – пожал плечами Колот Винов. – А ты не помнишь?
– А я-то откуда могу помнить? Я с ним почти и не знаком был.
Капитан резко повернулся к гвардейцам:
– Привести Синюю Бороду! Живо!
Втащили Синюю Бороду. Его окладистая, действительно синяя борода, нахально спускалась на нахально выставленное пузо, а руки были связаны за спиной. Большой нос с крупными вырезами ноздрей, из которых торчала густая синеватая поросль, был презрительно вздёрнут.
– Ага, голубчик, – приветствовал его капитан, – сейчас мы с тобой побеседуем, синенький ты наш. А, может, вовсе и не синенький, а другого оттенка?
Синяя Борода вздёрнул бороду ещё презрительней.
– Ладно, короче! – махнул рукой Колот Винов. – Отвечай: кто это?
Синяя Борода надменно посмотрел на капитана, покосился на связанного Профессора и ответил, скривив губы:
– Если вы спрашиваете про то, как его зовут, то это Хиггинс.
– А кто у него вырезал язык? – настаивал капитан.
– Понятия не имею. Может быть, у него и вообще языка не было.
– Так, может, это и не Хиггинс вовсе?
– Нет, это Хиггинс.
– Значит, Хиггинс? Ты это утверждаешь? Скажи, а то хуже будет.
– Я ещё раз повторяю: это Хиггинс!
– Та-ак, – сквозь зубы процедил капитан, – не хочешь чистосердечно облегчить свою участь. Ну, Садис, тогда слово вновь за тобой. Не подкачай на этот раз!
Садис кивнул гвардейцам, и дюжие парни, схватив Синюю Бороду, подтащили его ко второй лежанке, стоявшей рядом с первой, на которой почивал тот, кого назвали Хиггинсом. Синяя Борода начал, было, отчаянно сопротивляться, но палач ловко огрел его по голове колотушкой, и бывший главарь Банды для особых поручений при бывшем Пожизненном Президенте успокоился, слегка безучастно покорился судьбе.
– Давай, Садис, давай! – наперебой торопили капитан с лейтенантом.
Палач задумчиво повертел в руках новую ножку от табуретки.
– Я, прямо, что-то уже весь в сомнениях, – сказал он. – Попробую что-нибудь другое.
Садис отложил ножку и взял электродрель. Установив в её патрон штопорообразную насадку, он включил инструмент на среднюю скорость вращения и нежно всадил его в ягодицу Синей Бороды.
В стороны полетели брызги. Бандит дико заорал:
– А-а-а! Не надо, не надо! Я всё скажу, развяжите! Ради всего святого!
– Видишь как, – улыбаясь сказал капитан, – уже и святых вспоминаем! Тебя ведь предупреждали… Ладно, развязать!
Синюю Бороду развязали. Он, всхлипывая, упал на колени и пополз к ногам капитана, оставляя на пластике пола следы.
– Всё скажу, всё, только не надо больше так… Больно!
– Хорошо, – кивнул капитан, отстраняясь. – Говори: это кто?
– Это Хиггинс… – начал, было, Синяя Борода.
Лицо капитана исказилось и налилось краской.
– Да ты, что, сволочь? Хитрить вздумал?! Я тебе покажу! Ребята, давай по новой!
– Не-ет, не надо по новой!!! – закричал Борода. – Не надо! Я правду говорю: это тоже Хиггинс. Его фамилия действительно Хиггинс, только это другой Хиггинс. Это Хиггинс из порта, его зовут Грузчик, а не Профессор. Гомосексуалист он…
Секунду капитан смотрел на бандита, потом пожал плечами.
– Значит, это не Президент Хиггинс?
– Нет-нет, этот Хиггинс из порта, грузчик. Он и так немного похож на Профессора Хиггинса, а сейчас ещё и загримирован.
Синяя Борода ползал у ног капитана, размазывая по щекам слёзы, перемешанные с кровью и соплями. От боли он кусал свою бороду, губы его посинели.
– Что за дерьмовой краской ты красишь бороду, – сказал капитан, разглядывая изувеченного бандита. – У тебя губы в краске.
– Ой, да не в этом дело, – продолжал скулить Синяя Борода. – Я сейчас правду говорю, а если не верите – посмотрите у него на груди. У Профессора Хиггинса там татуировка со стихами. У него, говорят, есть даже что-то этому самому Опер Геймеру посвящённое. А у этого Хиггинса только всякая непристойность вытатуирована. Мамой своей клянусь, и всеми святыми, что это грузчик, а не Президент…
Подскочивший лейтенант с помощью Садиса и гвардейцев вспороли рубаху на груди немого, и взорам открылась настолько похабная татуировка, что даже капитан присвистнул. Сомнений не оставалось: это, действительно, был тот, кто был.
На несколько минут воцарилась почти полная тишина, и даже Синяя Борода скулил совсем тихо, словно сознавая значимость момента.
Капитан походил по кабинету, заложив руки за спину. Синяя Борода ничком лежал на полу, видимо, ослабев от потери крови и издавая через равные промежутки времени короткие писклявые звуки, словно некий своеобразный метроном.
