Джефф Райман - Детский сад
— Я разглядел его у тебя в голове. Так он спит прямо здесь, рядышком? — Нюхач похлопал по простыни. — Охватистые, широкие плечи. И окладистая борода?
Хэзер, усмехнувшись, представила себе основоположника марксизма.
— М-м… — Нюхач на секунду нахмурился, уловив, видимо, несколько иной образ. — Впрочем, сейчас он уже бреется. — Перекатившись, он встал на колени, отчего оказался обернутым в одеяло. — Комната у тебя именно такая, как я себе и представлял. Уйма книг. Вот так ты и одолеваешь вирусы: доходишь до всего своим умом, через чтение. Я знал, что ты их тоже ненавидишь. Догадываюсь, почему ты читаешь Маркса: чтобы освободиться. Я тоже одолел вирус, отвечающий за Маркса, — похвастался он. — Я бы и не знал, если б сам в этом не убедился.
Нюхач взял с подоконника мелкую, замызганную книжонку.
— «Коммунистический манифест»? — полюбопытствовал он. — Теперь никто этого не читает. Все дается в уже готовой трактовке, чтоб не вышло из-под контроля. И они называют это марксистским государством!
В руках у него был «Винни-Пух» Ролфы.
— Я хочу, чтобы ты ушел, — сказала Хэзер просто и тихо.
— Не уйду, — ответил Нюхач, — пока не буду абсолютно убежден в том, что ты не нуждаешься во мне так, как я в тебе.
И тут Раковина — вся, из конца в конец — зашлась звоном колоколов, связанных между собой по этажам веревками. Сквозь заполошный звон, откуда-то с того конца коридора, доносились крики Сциллы: «Пожар! Караул! Горим!»
— Здание горит! — закричала Хэзер.
— Да нет никакого пожара. Это твоя подруга пытается меня так выпроводить. Она приносила какую-то бумагу, чтобы ты могла записывать на ней свою музыку. — Он придвинулся к ней и взял ее ладони в свои. — Я знаю людей, Хэзер. Я знаю, ты — та, которую я так долго искал. Мы могли бы жить вместе, и Закон нам нипочем. Счистить гнилую шелуху со стен. Тебе, Хэзер, дано счищать всю эту дрянь, мне — красться и скользить. Но мне невмоготу лизать задницы, Хэзер. Ты могла бы меня спасти.
«Боже мой, — подумала Хэзер, — еще одному понадобилась мамочка».
— Ладно, ладно. Ты права. Мне нужна помощь.
«Вампир», — заключила про себя Хэзер. Повсюду вокруг — сверху над потолком, сбоку за стенами — поднялась глухая, со стуками, возня жильцов общежития, разбуженных этим ночным набатом.
Нюхач в замешательстве вскинул голову.
«Слишком много людей, слишком много мыслей, и все разом, — поняла Милена. — Из-за неразберихи у него не получается ясно меня различить». Одеяло упало у Нюхача с плеч, и он встал с кровати. Со скорбными и какими-то испуганными глазами, высокий и сухощавый, в свете наступающего утра он казался еще старше, чем утром.
— Я беру человеческие мысли, — сказал он мечтательно, словно обращаясь к самому себе, — и тку из них тончайшую материю. А потом развешиваю, будто гобелены в галерее. — Нюхач показал руками, как он это делает. — Только, кроме меня, их никто не видит.
— Ну так перестань быть Нюхачом, — сказала ему Хэзер.
Он открыл дверь и, приладив на голове широкополую шляпу так, чтобы выглядело потаинственней и зловеще, шагнул в суматоху мечущихся полураздетых людей.
«Дурак, — подумала ему вслед Хэзер, — дурак, да и только». Эта мысль хлестнула Нюхача как плетью, отчего он, закрывая за собой дверь, болезненно сгорбился. Колокола все продолжали заливаться звоном. «Интересно, а люди любят дураков?»
Несколько минут Хэзер дожидалась, пока он скроется, прежде чем влиться в общую толчею на лестнице. Люди тащили с собой самое ценное, что у них было, а также зубные щетки и кастрюли. Сцилла уже не звонила в колокола. Тревога теперь была подхвачена дежурными по этажам, согласно инструкции. Так что со Сциллы взятки гладки — она выйдет сухой из воды.
Сциллу Милена застала снаружи, все с тем же бамбуковым ящичком.
— Прости меня, пожалуйста, что я тебя так, — обнимая подругу, кивнула она на голень Сциллы. В ящичке, под крышкой, оказалась настоящая драгоценность — бумага, заботливо разлинованная под нотный стан. Милена не могла поверить своим глазам: какими щедрыми все-таки иногда бывают люди.
«Следовательно, у стоимости ее ценность не прописана на лбу; скорее всякий продукт труда она преображает в некую общественную систему иероглифов».
— О-ой, Сцилла, — млея, сказала Милена. — Кто же это все сделал?
— Да так, мы, Вампиры, — ответила та застенчиво, явно довольная произведенным эффектом. — Вампиры Истории.
Донесся звук трубы: отбой тревоги. Где-то там, в недрах памяти, Хэзер приспособила увесистый том на специальную подставку при своей инвалидной коляске. И, не отрываясь от чтения, начала описывать в ней для разминки круги по комнате — р-раз, еще раз, еще раз…
В ТО УТРО МИЛЕНА ПЕРЕХВАТИЛА Джекоба на лестнице.
— Смотри, что у меня есть! — радостно сообщила она и показала ему свое сокровище. — Джекоб, мы же теперь можем всю ту музыку записать! Можно прямо утром или днем?
— У вас сегодня днем спектакль, — вежливо напомнил тот.
— Пропущу. Ничего, не впервой.
Джекоб замолчал, прикрыл глаза.
— Во мне скапливается усталость, Милена, — тихо сказал он.
Это было и так заметно по его набрякшим, отяжелевшим векам — можно было не заставлять его говорить об этом. Но без него бумага становится бесполезной.
— Это всё Вампиры достали. — Милена с горделивым видом пробежала пальцем по кромке пачки. — Накопили денег и в складчину купили. Все вместе. — Манипулировать Джекобом ей не хотелось, но было очень трудно скрыть свое разочарование.
— В дневное время мне нужно спать, — признался он. — Если я этого не делаю, я начинаю пропускать детали сообщений. — Они переглянулись. Джекоб с усталым вздохом качнулся на ногах. — Но вскоре меня вычистят. И я тогда все забуду. И музыку в том числе. Музыку забуду. — Он чуть заметно повел головой из стороны в сторону. — Хорошо, Милена. Ладно. Встретимся. Сегодня во второй половине.
«Ну как, как отплатить всем этим людям?»
— Спасибо тебе, Джекоб, — пробормотала она.
Жизнь вокруг бурлила в собственном соку.
Милена с Джекобом встречались во второй половине ежедневно, в репетиционных комнатах Зверинца. По непонятной причине ей не хотелось признаваться Ролфе, чем они там занимаются.
А вдруг она рассердится, что они с Джекобом шпионят за ней во время пения. Или скажет, что ей не хочется, чтобы музыка была положена на ноты. Поэтому все держалось в секрете.
Каждый день они вдвоем, согнувшись, сидели и шушукались за старым деревянным столом, который притаскивали из реквизиторской. Джекоб, уронив голову в руки, тихим усталым голосом диктовал ноты. Когда переводить звуки в ноты ему становилось чересчур утомительно, он начинал пропевать мелодию своим густым, но ограниченным по диапазону голосом. Постепенно голос у него начинал скрежетать, как у павлина, а у Милены от писанины немела рука. Наконец Джекоб умолкал и умоляюще смотрел на нее, а та в ответ так же молча кивала. И деревянный стол уносился до следующего дня.
