Джефф Райман - Детский сад
— Мне неизвестен кто-либо по имени Милена, — произнесла Милена совершенно искренне. — Меня зовут Хэзер. Что вам угодно?
— Вам нравится Маркс, — напомнил Нюхач, как бы намекая на то, что способен проникать в ее мысли.
— Не имею чести быть с ним знакома, — фыркнула Хэзер в ответ. — И не могу сказать, что его книги мне так уж нравятся. Они поглотили мою жизнь. Но я их действительно понимаю.
«Буржуазная плесень, — при этом параллельно подумала она. — Была б моя воля, в порошок бы тебя стерла».
«Природа этих потребностей, возникают ли таковые, к примеру, от желудка или от воображения, по сути едина».
«Потребительская стоимость — внутренне присущее свойство. Как ценность музыки».
— Вам известен кто-нибудь по имени Милена? — осведомилась Хэзер у актеров. Голос у нее был резким, а якобы обезоруживающая улыбка выглядела натянутой и отталкивающей. Внутренним взором Милена различала это лицо — длинное, дрябловатое, с большими передними зубами. Тяжелая оправа очков и оплывающая складками шея свидетельствовали о начинающейся болезни.
— Милену они знают, но головы у них сейчас заняты другим, — подсказал Нюхач и фыркнул от сдавленного смеха. — Сейчас они все оттачивают свои реплики. В голове у них сейчас вертится одна и та же пьеса. В отличие от вас.
Хэзер была не из жалостливых. Она выросла калекой в Белфасте, и жалость была ее врагом: она лишает людей решительности. В жизни она хотела, чтобы ее почитали, а если не будут почитать, то пусть хотя бы боятся. И научилась, как этого добиваться.
Хэзер вперила взгляд прямо в глаза Нюхачу и обрушила на него всю мощь своего презрения.
«Блюдолиз, выкормыш продажный; тебе дан талант — и что ты с ним творишь?» Затем, методично и тщательно, она мысленно представила перед ним кое-что из того, что она может с ним сделать, если он сейчас же не уйдет. Она просто врежет ему по горлу. Да так, что он собственным кадыком поперхнется. И подавится.
— Ух ты, — Нюхач уважительно хмыкнул, — какие мы страшные. А я вас, пожалуй, даже люблю.
Лестью Хэзер было не пронять, но она увидела: сработало. И потому тоже хмыкнула, вполне дружелюбно.
— Пшел на хер, — сказала она, используя заповедное словцо, и махнула рукой, словно стряхивая соринку.
«Открытие этих способов и многократное использование вещей есть достижение истории».
С нарочитым спокойствием Хэзер подумала: «Славно: он не знает, что Милена уехала в Борнмут».
— Борнмут? — переспросил с ухмылкой Нюхач.
— Откуда ты знаешь про Борнмут? — изображая крайнее удивление, подняла брови Хэзер.
«Полезность вещи создает ее потребительскую стоимость. Однако эта стоимость не возникает из воздуха».
— Я? Да нет, — ответил Нюхач. — В смысле ничего не знаю. — Теперь уже он сделал вид, что смахивает соринку. — Борнмут. Может, я отправлюсь в Борнмут, а может, нет. Но обратно я вернусь непременно. — И тут, будто его деревянные башмаки пристыли вдруг к земле, он замер.
Актеры пошли быстро, чуть ли не срываясь на бег. Хэзер вернулась к чтению, ушла в него с головой; оно поглотило ее.
«Я надеюсь лишь на то, — думала теперь уже Милена в своем защитном коконе из мыслей, — что смогу ее как-то остановить».
Оглянувшись, она увидела Нюхача: тот все еще стоял, подставив грудь ветру, словно потоку встречных мыслей. Он смотрел ей вслед и улыбался так, как будто только что сделал какое-то замечательное открытие.
В ТУ НОЧЬ МИЛЕНЕ СНИЛОСЬ, как Хэзер сидит на кровати у нее в ногах. Она могла видеть ее — и эту лошадиную улыбку, и подвернутые под туловище немощные ноги. Хэзер, Хэзер, уйди, сгинь, оставь меня! Хэзер продолжала читать. Словеса катились волнами, рикошетили от стен. «Ты все поймешь. У тебя все отложится. Разумеется, самые полезные вещи вольны, как воздух, и не требуют трудовых затрат. Но стоимость есть экономическое понятие, функция определенных общественных отношений».
«Да, да», — отвечала Милена, измученно мотаясь головой по подушке…
В дверь постучали.
Милена пробудилась — вся в поту, разбитая, больная.
…Негромкое, вкрадчивое постукивание по двери, в темноте…
Милена пошарила возле себя по постели: пусто. Небо за окном начинало сереть. Ролфа ушла. Она сейчас на рынке, покупает продукты.
Это он, Нюхач; выстукивает.
Ну хорошо, ладно, пусть войдет, увидит пустую комнату; убедится, что Ролфа здесь не прячется. Главное — не думать, ни о чем не думать. Милена трясущимися руками отыскала в темноте одежду и, одеваясь, упихивала, рассовывала свое родное, истинное «я» по тайным закоулкам, по отдушинам. Утопленником из омута всплывала в ней на поверхность Хэзер.
Дверь открылась. Двери никогда не запирались на замки и засовы.
— Привет, Хэзер, — послышался вкрадчивый, слащавый голос. — Я хотел с тобой поговорить.
Нюхач незаметно прошел по комнате, неразличимый в темноте. На матрасе появилась вмятина: гость сел туда, где во сне сидела Хэзер, в ногах у Милены.
— Ты сегодня утром могла меня ударить. Никто другой на это бы не осмелился. Ты сломила вирусы. Как и я. — Потянувшись, он взял ее за руку. — Мы с тобой из одного теста.
В этот момент в дверь постучали — робко, как будто извиняясь.
«Черт, это еще кто! — Хэзер выдернула руку. — Ролфа, что ли?»
— Боже, это мой друг! — всполошилась Хэзер (сказать «подруга» не повернулся язык). — Быстро, под койку! — пришла на ум единственная мысль.
— Это не друг, — спокойно поправил Нюхач. — Это подруга.
Хэзер все равно попыталась пихнуть его под кровать и, не успев толком одуматься, распахнула дверь.
На пороге стояла Сцилла, прижимая к груди бамбуковый ящичек. Хэзер пнула ее по голени, чтобы сконцентрировать ее внимание.
— Тут у меня Нюхач, — объявила она, ехидно улыбаясь. — Навестить пришел. Сейчас, наверно, домогаться будет.
В скупом свете спиртового коридорного фонаря глаза у Сциллы округлились от страха. Она, хромая, припустила по коридору, как только позволяла ушибленная нога.
— Видел я этого твоего дружка, — пропел Нюхач, развязно потягиваясь на кровати.
«Он думает, что меня шантажирует, бедняжка».
— Я разглядел его у тебя в голове. Так он спит прямо здесь, рядышком? — Нюхач похлопал по простыни. — Охватистые, широкие плечи. И окладистая борода?
Хэзер, усмехнувшись, представила себе основоположника марксизма.
— М-м… — Нюхач на секунду нахмурился, уловив, видимо, несколько иной образ. — Впрочем, сейчас он уже бреется. — Перекатившись, он встал на колени, отчего оказался обернутым в одеяло. — Комната у тебя именно такая, как я себе и представлял. Уйма книг. Вот так ты и одолеваешь вирусы: доходишь до всего своим умом, через чтение. Я знал, что ты их тоже ненавидишь. Догадываюсь, почему ты читаешь Маркса: чтобы освободиться. Я тоже одолел вирус, отвечающий за Маркса, — похвастался он. — Я бы и не знал, если б сам в этом не убедился.
