Петер Жолдош - Сверхзадача
— Ты слышал, Гилл! — продолжал кричать Сид. — Ему, видите ли, не легче! Он только из милосердия не проломил мне череп! Потому, видишь ли, что они совершенны, они безукоризненны! Джентльмены репрограммы! Да если бы не я, они были б такие же несчастные, как я! Вспомни, разве не я тебя предупреждал?
— Прекрати истерику, Сид. Хватит! — Рука Эора угрожающе поднялась. — Я не знаю, о чем ты кричишь, да и знать не желаю. Но если ты не перестанешь, я…
— Ты… Ты, Гилл, причина всего. Это ты виноват во всем…
Гилл подступил к Сиду, опустив руки по швам.
— Что же, ударь меня, Сид! Да, я причина всего. Я виноват в том, что ты живешь, что говоришь такие слова. Я знаю, не перебивай, ты не хотел такой жизни. Но не хотел и я! Эта жизнь всего лишь средство для выполнения сверхзадачи. Скверное, но необходимое средство. Смысл всей затеи только в этом. Иначе незачем жить. Можешь избить меня до смерти или лучше возьми пистолет, уничтожь нас, взорви «Галатею», истреби красных охотников. Все в твоих руках, иди, рушь, круши, уничтожай, ведь ты способен на все, не так ли? Только от одного тебе не уйти — от мыслей, которые я заложил в твой мозг. Убьешь меня, Эора, Рэ, но мысль останется, она будет жить в тебе, пока ты сам существуешь. Все, что ты делаешь, исходит от меня, посеяно моими руками. Неужели ты не понимаешь? Либо мы выполним сверхзадачу, либо перебьем друг друга сегодня же, здесь сейчас…
Гилл, задохнувшись, оборвал свою речь, но поток мыслей неудержимо мчался дальше. «Если Эдди будет так же прост и ясен, как оба Максима, это не решение вопроса. Необходимо, чтобы он помог мне держать в узде Сида, подавлять в нем взрывы отчаяния, эмоциональную расхристанность. Он более непосредствен, чем я сам, но в этом-то вся опасность. Нет, Эдди должен быть мудрым, более мудрым, чем я. Разве это возможно? Абсурд, нелепость. Но, во всяком случае, он должен знать больше, а главное, быть смелее, решительнее, не таким рефлектирующим субъектом, как я, и не таким переполненным горечью, как Сид. Он будет совершенен, наш будущий Эдди, и питательной средой для его совершенного разума станет неукротимая агрессивность Гаима. Рэ верно сказал: не право, а закон. А закон требует приказа, жестокого, беспощадного приказа и повиновения И человека, способного отдать этот приказ». С изумлением Гилл поймал себя на том, что в первый раз за всю жизнь, через столько лет после смерти командира «Галатеи», он впервые почувствовал, что понимает Нормана…
Сид, обессиленный, опустился на траву. Карие глаза Тиака смотрели на Гилла грустно и виновато.
— Я опять натворил глупостей, Гилл. Пожалуйста, не сердитесь на меня… Простите. Надо ли объяснять…
Эор вернулся к своему месту и сел возле Рэ.
— Не надо! — Оба Максима сказали это в один голос. Помолчав, Эор добавил:
— Мы понимаем, Сид. Даже тогда, когда ты не предполагаешь. Я тоже виноват перед тобой…
— Только без оправданий! — Сид усмехнулся. — Если так пойдет дальше, в конце концов мы все превратимся в ангелочков, станем в кружок и запоем хором… — Он бросился на траву, потянулся и, увидев приближающегося робота, крикнул: — Шарик, живее! Ты заморил нас голодом!
Никогда не испытывавший, подобно остальным, пустоты в желудке, Сид и теперь не слишком интересовался ужином; он поторопил Шарика только затем, чтобы лишний раз скрыть этот свой недостаток, которого сам стыдился. Гилл по достоинству оценил его грустную попытку, но это отнюдь не изменило принятого решения. Над нами будет властвовать Эдди, самый совершенный из всех. Хотят они этого или не хотят.
Спускаясь по ступенькам трапа из одного отсека в другой, Гилл все более терял надежду разыскать Эдди. Наружный люк нижнего отсека, правда, оказался запертым, но это отнюдь не говорило о том, что Эдди где-то тут, в гигантском чреве «Галатеи». Он мог уйти, поручив автоматике запереть люк спустя несколько минут, а в контрольной памяти Большого Мозга эта автономная команда не отразилась. Но куда он мог уйти и зачем? Вчера после ужина он, как обычно, направился в библиотеку. Помещение библиотеки, заставленное полками, было так узко, что удобно там мог расположиться только один человек. Поэтому договорились, что по ночам будет работать Эдди, поскольку день у него пока еще не так сильно загружен, как у Сида или обоих Максимов, и ему можно спать днем.
Эдди хотел знать больше каждого из экипажа «Галатеи» даже по их узким специальностям, но признался в этом только Гиллу, причем однажды и с глазу на глаз.
— Мне не хотелось бы их обидеть, Гилл. Ты понимаешь меня? — добавил он заговорщическим тоном. Все верно. Эдди удался на славу, он был совершенен, даже лучше, чем Гилл мог себе представить. Составляя репрограмму для Эдди, он затягивал ее окончание под всевозможными предлогами на долгие недели. Оба Максима вслух выражали нетерпение, но были не в состоянии проверить, насколько основательны объяснения Гилла, Когда же наконец он разрешил им отправиться в лес и доставить Гаима, Гилл твердо был уверен, что с появлением Эдди в «Галатее» начнется новая жизнь; пусть не сразу, не с первого дня, но наступит непременно. Гаим пришел на собственных ногах, не получив даже порции снотворного. Он был свиреп и любознателен, как прирожденный искатель приключений. Его давно уже интриговали сначала загадочное исчезновение Эора и старшего брата, а потом их не менее таинственные визиты. Эору достаточно было сказать, что он может пойти с ними и посмотреть, чем они занимаются, как Гаим через час уже поднимался с ними в лифте «Галатеи», и, хотя руки и ноги у него тряслись, эту дрожь вызывало скорее любопытство, чем страх. По-настоящему испугался он лишь в тот момент, когда над ним, усаженным в кресло, опустился гигантский колпак консоциатора. Но Рэ успокоил его, объяснив, что и они с Эором тоже испытали это.
— Зачем?
Таков был последний вопрос, заданный Гаимом. Эдди донимал их уже совсем иными вопросами, да и то лишь на первых порах. Ориентировался и адаптировался в новой обстановке он невероятно быстро, и Гилл сожалел, что никто из экипажа, кроме него, не отдает себе в этом отчета. Было ясно, что репрограмма Эдди, безусловно, лучшее творение всей его жизни. Гилл позаботился даже наделить его лукавством и актерскими способностями, чтобы при случае умел изобразить любовь, сочувствие и энтузиазм, равно как возмущение или гнев…
— Поверь мне, Гилл, — признался Эдди однажды, — я все это изображаю, а на самом деле не испытываю никаких чувств. У меня нет эмоций. Мне одинаково смешны важность Максимов, упрямство Сида и твоя вечная озабоченность. По правде говоря, я принимаю всерьез только одну-единственную вещь, во мне еще надо поразмыслить, прежде чем я назову ее тебе.
![Гарольд Пинтер - Лифт [= Кухонный лифт]](/uploads/posts/books/271557/271557.jpg)
