Джон Кристофер - Огненный бассейн
Но то было совсем другое море – узкий канал между моей родиной и Францией – и совсем другие условия. Мы плыли по неспокойным волнам с белыми вершинами, восточный ветер срывал с них брызги. Ветер был попутный, и все паруса нашего корабля – «Королевы» – ловили его. «Королева» качалась под темнеющим небом. А ведь была середина дня. Королева, возможно, но подвыпившая, она шаталась из стороны в сторону и погружала нос во впадины между волнами.
Вначале я испытывал некое неудобство. Мне казалось, что это пройдет, когда я привыкну. Я стоял у борта рядом с Генри, смеялся и шутил. Но неудобство не проходило, напротив, оно усиливалось. Моряк, который предлагал мне средство от морской болезни, проходя мимо, спросил, как я себя чувствую. Я засмеялся и ответил, что чувствую себя прекрасно – похоже на карусель, на которой я катался мальчишкой. В этот момент корабль устремился с вершины очередной волны в бездну, я закрыл рот и торопливо глотнул. К счастью, моряк уже прошел.
Отныне битва корабля с волнами сопровождалась битвой моего разума с желудком. Я намерен был не показывать своего состояния даже Генри. Поэтому я обрадовался, когда он пошел вниз, сказав, что хочет выпить чего-нибудь горячего. Он спросил, не пойду ли я с ним, но я покачал головой и улыбнулся из последних сил. Он ушел, а я вцепился в перила и глядел на море, уговаривая его или свой желудок успокоиться. Но ничего не вышло. Время тянулось медленно, ничего не происходило, только небо еще больше потемнело, волны увеличивались, а взлеты и падения «Королевы» стали гораздо круче. У меня заболела голова, но я решил не сдаваться.
Кто-то коснулся меня сзади. Генри сказал:
– Ты все еще здесь, Уилл? Ты жаден до свежего морского воздуха.
Я пробормотал что-то. Генри продолжал:
– Я разговаривал с капитаном. Он говорит, что впереди нас может ждать плохая погода.
Я повернулся, не в силах поверить. Плохая погода? Раскрыл рот, собрался что-то сказать и тут же закрыл его. Генри заботливо отметил:
– Ты здоров, Уилл? У тебя странный цвет лица. Оливково-зеленый…
Я повис на перилах, и меня вырвало. И не один раз, а снова и снова. Желудок мой продолжало выворачивать, когда в нем уже ничего не оставалось. У меня сохранились очень туманные воспоминания о конце дня, ночи и следующем дне; да я и не хочу их вспоминать. Приходил французский моряк со своей микстурой, и Генри силой влил мне ее в рот. Вероятно, мне стало лучше, но все же я никогда так плохо себя не чувствовал.
Постепенно состояние мое улучшилось. На четвертое утро, хотя я все еще испытывал тошноту, мне захотелось есть. Я помылся соленой водой, привел себя в порядок и, покачиваясь, направился к камбузу. Кок, толстый смешливый человек, гордившийся своим английским, сказал:
– А ты лучше, нет? У тебя хорошо аппетит, быстро завтрак?
Я улыбнулся.
– Думаю съесть что-нибудь.
– Хорошо, хорош. У нас есть особ завтрак. Готовый.
Он протянул мне тарелку, и я взял ее. На тарелке лежали ломти бекона. Толстые, с жирным мясом, с тонкой розовой полосочкой, они буквально купались в жире. Кок смотрел на меня. Тут корабль качнулся в одну сторону, мой желудок – в другую, я торопливо поставил тарелку и, шатаясь, двинулся на палубу, к свежему воздуху. За собой я слышал веселый хохот кока.
Однако на следующий день мне стало совсем хорошо. После вынужденной голодовки у меня развился чудовищный аппетит. Пища на корабле была хорошая (жирный бекон, как я узнал, был старой корабельной шуткой коков, а наш кок был особенно охоч до шуток). Улучшилась и погода. На море были еще волны, но уже не такие большие, и поверхность воды отражала чистое голубое небо с пригоршней кучевых облаков. Ветер оставался свежим, хотя переменился на северо-западный. Это было не лучшее для нас направление, и приходилось все время маневрировать, чтобы продвигаться вперед. Мы с Генри предложили свои услуги, но нам отказали – вежливо, но решительно. Мы поняли, что наши неопытные руки и дрожащие пальцы служили бы морякам не поддержкой, а помехой.
И вот мы были осуждены на созерцание неба и моря и на общество друг друга. После возвращения из Америки я заметил в Генри перемену. Она еще яснее проявилась в лето наших занятий шарами. Это была не просто физическая перемена, хотя он стал много выше и стройнее. Изменился и его характер. Он стал сдержаннее, и я чувствовал, что это объясняется уверенностью в себе и в своих жизненных целях. Причем эти цели отличались от нашей общей цели – победить и уничтожить хозяев. Мы вели общую жизнь в холмах, и у нас там было мало возможностей к доверительным беседам. Только здесь, в долгие солнечные зимние дни, когда море пусто тянулось во всех направлениях, я получил некоторое представление о его целях.
В тех редких случаях, когда я заглядывал за нашу ближайшую цель и думал о мире, освобожденном от угнетателей, мне представлялись лишь смутные и туманные картины. Боюсь, что главное место в них занимали удовольствия. Мысленно я наслаждался охотой, ездой верхом, рыбалкой – всем тем, что мне так нравилось. И все это было в сто раз радостнее от сознания, что никогда больше не появится на горизонте треножник, что мы хозяева своего мира и что города строятся только для людей.
Мысли Генри были совсем иными. На него произвела сильное впечатление первая поездка за океан. Он со своими товарищами высадился к северу от города на перешейке в том месте, где люди говорили по-английски, хотя и со странным акцентом. Его поразил тот факт, что здесь, через тысячу миль, он мог говорить и все понимать, в то время как, преодолев около двухсот миль, мы попали во Францию и не могли общаться с теми, кто жил там.
Он начал размышлять о разделении людей, которое существовало до прихода хозяев и которое хозяева, всегда представлявшие единую расу с одним языком, никогда не могли понять, хотя и не преминули им воспользоваться. Казалось чудовищным положение, когда люди могли убивать других людей, совсем незнакомых, только за то, что те жили в чужой стране. Во всяком случае, это прекратилось с приходом хозяев.
– Они принесли мир, – согласился я, – но что это за мир! Мир послушного скота.
– Да, – сказал Генри. – Это верно. Но неужели свобода означает взаимное убийство?
– Люди больше не воюют друг с другом. Мы все боремся с общим врагом: француз Бинпол, немец Фриц, твой друг американец Уолт…
– Сейчас да. Но потом, когда мы уничтожим хозяев, что будет потом?
– Конечно, мы останемся едиными. Мы получили урок.
– Ты уверен?
– Конечно! Немыслимо, чтобы люди снова начали воевать друг с другом.
Он молчал. Мы смотрели на море. Где-то далеко что-то вспыхнуло, но я решил, что это обман зрения. Там ничего не может быть. Генри сказал:
