Стивен Кинг - Мертвая зона
Наступила мертвая тишина. У двери стояла группа врачей и медсестер; к ним присоединились несколько больных – они уже выписались, собирались уходить и были поэтому в верхней одежде. В конце коридора, ведущего в комнату отдыха с телевизором и настольными играми, сгрудились больные. Из главного вестибюля подошли посетители. Воздух был наэлектризован, как будто где-то рядом проходила линия высокого напряжения.
Джонни, бледный и худой, в белой рубашке и мешковатых джинсах, стоял молча. Он так сжал медаль в правой руке, что при свете телевизионных юпитеров были ясно видны вздувшиеся вены. Перед ним в темном костюме стоял Дюссо, спокойный, непогрешимый и суровый, как судья. Время словно остановилось. Ни кашля, ни шепота.
– О-о, – тихо сказал Джонни… и затем: – Вот как?
Пальцы его медленно разжались. Он взглянул на Дюссо.
– Ну? – спросил Дюссо, но уже совсем другим голосом: вся его агрессивность вдруг исчезла. Исчез и усталый, нервный молодой человек, только что отвечавший на вопросы репортеров. На губах Джонни играла полуулыбка, но ничего теплого в ней не было. Голубые глаза потемнели, взгляд их стал холодным и отсутствующим. У Вейзака мороз пробежал по коже. Потом он рассказывал, что увидел лицо человека, наблюдающего в сильный микроскоп интересную разновидность инфузории туфельки.
– Это медаль вашей сестры, – сказал Джонни, обращаясь к Дюссо. – Ее имя было Анна, но все звали ее Терри. Это ваша старшая сестра. Вы любили ее. Боготворили землю, по которой она ходила.
Внезапно голос Джонни Смита неузнаваемо и жутко изменился. Теперь это был высокий, срывающийся и неуверенный голос мальчишки-подростка.
– Это тебе, Терри, на случай, если будешь переходить Лисбон-стрит на красный свет или пойдешь гулять с каким-нибудь парнем из… Не забудь, Терри… не забудь…
Толстуха, спрашивавшая у Джонни, кого демократы выдвинут в будущем году кандидатом на пост президента, испуганно охнула. Один из телеоператоров хрипло пробормотал: «Боже правый!»
– Хватит, – прошептал Дюссо. Лицо его посерело, глаза выкатились, а на нижней губе заблестела слюна. Руки бессильно потянулись к медали, золотая цепочка была теперь обмотана вокруг пальцев Джонни. Медаль покачивалась, отбрасывая гипнотические лучи света.
– Не забывай меня, Терри, – умолял мальчишеский голос. – И… не прикасайся, пожалуйста… ради бога, Терри, не прикасайся…
– Хватит! Хватит, сукин сын!
Джонни вновь заговорил своим голосом:
– Она не могла без наркотиков. Потом перешла на чистый спирт, а в двадцать семь лет умерла от разрыва сердца. Но она носила ваш подарок десять лет, Родж. Она помнила о вас. Никогда не забывала. Никогда не забывала… Никогда… никогда… никогда…
Медаль выскользнула из пальцев Джонни и упала на пол с тонким, мелодичным звоном. Джонни спокойно, холодно и отрешенно смотрел в пустоту. Дюссо, сдавленно рыдая, ползал у его ног в поисках медали, а вокруг царило полное оцепенение.
Сверкнула фотовспышка, лицо Джонни просветлело и стало прежним его лицом. На нем появилось выражение ужаса, а затем жалости. Он неуклюже присел рядом с Дюссо.
– Извините, – сказал он. – Извините, я не хотел…
– Дешевка, ловчила! – завопил Дюссо. – Это ложь! Ложь! Все ложь! – Он неловко ударил Джонни ладонью по шее, и тот свалился, сильно стукнувшись головой об пол. Из глаз посыпались искры.
Поднялся шум.
Джонни как в тумане увидел Дюссо – тот яростно пробивался к выходу. Вокруг Джонни толпились люди, их ноги казались ему внезапно выросшим лесом. Рядом очутился Вейзак и помог ему сесть.
– Джон, как вы? Сильно он вас?
– Не так сильно, как я его. Все нормально. – Джонни попытался подняться. Чьи-то руки помогли ему. Его покачивало и подташнивало; еще немного – и вывернет наизнанку. Произошла ошибка, ужасная ошибка.
Полная женщина, спрашивавшая насчет демократов, пронзительно вскрикнула. Дюссо грохнулся на колени, хватаясь за рукав ее цветастой блузы, а затем устало вытянулся на кафеле около двери, к которой так рвался. Медаль с изображением святого Христофора была по-прежнему у него в руке.
– Потерял сознание, – сказал кто-то. – Глубокий обморок.
– Я виноват, – сказал Джонни Сэму Вейзаку. Ему сдавили, сжали горло слезы раскаяния. – Это я во всем виноват.
– Нет, – сказал Сэм. – Нет, Джон.
Джонни высвободился из рук Вейзака и направился к лежавшему Дюссо, который начал приходить в себя и моргал, тупо глядя в потолок. К нему подошли двое врачей.
– Что с ним? – спросил Джонни. Он повернулся к репортерше в брючном костюме, но та в страхе метнулась от него.
Джонни повернулся в другую сторону, к телерепортеру, который спрашивал, были ли у него прозрения до аварии. Джонни вдруг почувствовал, что непременно должен кому-нибудь все объяснить.
– Я совсем не хотел причинить ему боль, – сказал он. – Честное слово, не хотел. Я не знал…
Телерепортер попятился к лестнице.
– Конечно, – сказал он. – Конечно, не знали. Он сам напросился, все это видели. Только… не трогайте меня, ладно?
У Джонни дрожали губы, он тупо уставился на репортера. Он был все еще в шоке, но начинал уже кое-что понимать. Да. Начинал понимать. Телерепортер попробовал изобразить улыбку, но у него лишь отвисла челюсть, как у мертвеца.
– Только не трогайте меня, Джонни. Пожалуйста.
– Все совсем не так, – сказал Джонни или попытался сказать. Он уже потом не решился бы утверждать, что вообще издал какой-либо звук.
– Не трогайте меня, Джонни, ладно?
Репортер отступил к своему оператору, который упаковывал аппаратуру. Джонни смотрел на репортера, застыв на месте. Его начало трясти.
– Вам же будет лучше, Джон, – сказал Вейзак. За ним стояла медсестра – белый призрак, подручная волшебника, – колдуя над тележкой с лекарствами, этим раем наркомана, миром сладких грез.
– Нет, – сказал Джонни. Его еще трясло, а вдобавок прошибло холодным потом. – Никаких уколов. Я по горло сыт уколами.
– Тогда таблетку.
– И никаких таблеток.
– Поможет вам заснуть.
– А он сможет заснуть? Этот Дюссо?
– Он сам напросился, – пробормотала сестра и вздрогнула, поймав взгляд Вейзака. Но тот лишь ухмыльнулся.
– А она ведь права, – сказал он. – Сам напросился. Решил, что вы, Джон, торгуете пустыми бутылками. Вам надо хорошо выспаться, и все станет на свои места.
– Я сам засну.
– Джонни, пожалуйста.
Было четверть двенадцатого. Телевизор в другом конце палаты только что выключили. Джонни и Сэм вместе просмотрели снятый на пленку репортаж, следовавший сразу за рассказом о том, как Форд наложил вето на ряд законопроектов. Моя история будет поинтереснее, подумал Джонни с горькой радостью. Лысый республиканец, вещающий банальности о национальном бюджете, не шел ни в какое сравнение с тем, что снял здесь несколько часов назад оператор УАБИ. В конце репортажа Дюссо бежал через вестибюль с зажатой в руке медалью и падал в обморок, хватаясь за репортершу, словно утопающий за соломинку.
