Юрий Ячейкин. - Груз для горилл
– Это невозможно. Год назад Добрыня Никитич снова исчез.
– И вы не могли его задержать?
– Нет.
– Почему?
– Видите ли, из былины "Возвращение Добрыни" он узнал, что этот гуляка и бабник Алеша Попович обхаживает его пассию Маринку. Он вычитал, что Алеша уверяет Маринку, будто Добрыня давно погиб в Диком Поле и теперь даже его белых косточек не собрать, потому что их еще прошлым летом черные вороны растащили. В такой деликатной ситуации богатыря, знаете ли, трудно удержать.
Глаза собеседников встретились.
Профессор подумал, что Психолог такой же ненормальный, как психиатр из анекдота "Ведь Наполеон Бонапарт – это я!". А Психолог вспомнил свою первую встречу с Никитичем. Глаза обоих приобрели одинаковое выражение…
****
…Дверь раскрылась, и в кабинет Психолога вошел русый человек. Его мускулистые двухметровые телеса были спрятаны под мягкой фланелью пижамной пары. Синие навыкате глаза на выразительном скульптурном лице глядели пытливо. Над четко очерченными, классического рисунка губами вился светлый шелк мягких усов. От всей фигуры богатыря веяло какой-то стихийной былинной силой. Человеку было около сорока. А может, и меньше. Отменное здоровье и тренированное тело зачастую скрадывают возраст. Художник залюбовался бы им и захотел бы изобразить на полотне.
– Меня известили, что вы хотели со мной поговорить, – приятным баритоном, так идущим к его могучей фигуре, проговорил он.
– Да, если вы не возражаете, – поднялся ему навстречу Психолог.
– О чем речь! – уважительно произнес великан. – С разумным человеком и беседа разумная.
В это мгновенье Психологу вспомнились поневоле фольклорные характеристики его посетителя: "на речи разумный", "с гостями почтительный".
– Будем знакомы, – протянул руку Психолог и отрекомендовался.
Двухметровый красавец ответил осторожным, чтобы случайно не причинить боль, пожатием.
– Добрыня Никитич, – представился он. – А ваши статьи я читал. Что мне в этих работах понравилось – так это дух поиска, оценки-гипотезы, которые смело очерчивают направление дальнейших творческих исканий. Вы не закрываете ворота науки для новых мыслей.
Психолог сдерживал удивление. Он не был готов к услышанному. Он приготовился к хитрой, утонченной игре в словесные поддавки и совершенно не ожидал такой ненавязчивой, но утешительной для себя оценки своих работ. Психолог чувствовал, что старательно разработанный план беседы сломался. Мысленно он совершенно не к месту сейчас представил, что произошло бы, если" бы эта вот скрытая потенция мускулов неожиданно трансформировалась в кинетическую энергию.
– Успокойтесь, доктор, – угадал его мысли Добрыня Никитич и с шутливыми искорками в глазах добавил: – Как все ненормальные, уверяю вас, что я абсолютно нормальный человек.
– Не сомневаюсь, – сказал Психолог. – Прошу, садитесь.
Добрыня Никитич поблагодарил и уселся в кресле.
– Курите? – Психолог придвинул к нему пачку "БТ".
– Научился, – не отказался Добрыня.
– Добрыня Никитич, – с хорошо разыгранной искренностью начал Психолог, и на лице богатыря промелькнула едва уловимая усмешка. – Не считаю нужным скрывать ни свое мнение о вас, ни свою цель. Я искренне хочу вам помочь и уверен, что вскоре буду иметь честь называть вас вашим настоящим именем.
– Сердечно благодарю за заботу и хлопоты, – немного приподнялся
Добрыня. Или действительно Психологу послышалась в его голосе сдержанная ирония, или ему это лишь показалось?
– Но мне нужна ваша помощь, иначе мои намерения останутся невыполненными, – вел дальше Психолог. – План мой в нескольких словах таков. Как вы, очевидно, знаете, относительно происхождения былинного героического эпоса существуют несколько противоречивых теорий. Есть сторонники его фольклорного происхождения, есть и мифологисты, которые видят в былинах поэтическую переработку древних представлений. Есть так называемая историческая школа, ее представители ищут реальных прототипов во всех упоминаниях. Есть сторонники западной ориентации, которые считают былинные сюжеты заимствованными с дальнейшей местной интерпретацией. Так вот, давайте вдвоем выясним, к какому течению былиннистики вы принадлежите, и путем определенных ассоциаций попробуем вернуть вам утраченное прошлое. Итак, для начала ваша задача – рассказывать, моя – слушать.
– Я не принадлежу ни к какой из перечисленных школ, – серьезно возразил Добрыня, – и вообще не признаю никаких школ. Хотя бы уже потому, что каждое категорическое суждение без достаточного доказательного обоснования становится тормозом, если не препятствием, для научной мысли. Но я ведь даже не научный работник! Мои рассказы – всего лишь автобиографические воспоминания, они повествуют лишь о том, что я лично пережил, каким бы неимоверным это ни казалось. Вы думаете, я не понимаю, что меня считают сумасшедшим? Прекрасно понимаю! И если бы это не случилось именно со мной, возможно, я и сам стал бы так думать. И в самом деле кажется бессмысленным, что человек, живя в двадцатом столетии, имеет биографию времен Киевской Руси.
– И все же давайте попытаемся, – настаивал Психолог. – Напоминаю: моя задача – слушать, ваша – рассказывать.
– Хорошо, я кое о чем расскажу, – с горькой безнадежностью в голосе согласился Добрыня, – хотя на этом нашу беседу можно было бы прекратить. Расскажу хотя бы для того, чтобы вы не думали обо мне как о тупоголовом упрямце.
Выражение его лица изменилось. Горечь и разочарование исчезли. Нечто легкое, словно осторожная мысль, засияло в нем. Добрыня молодцевато тряхнул волосами, глаза его удало блеснули.
– Вспоминаю один эпизод, связанный с проблематикой небезызвестного дома Горынычей, – с веселым оживлением начал Добрыня Никитич. – Чтобы вы ощутили дыхание и накал эпохи, я процитирую вам Красное Слово, как тогда назывались передовицы, "Позор славу затмевает". Опубликована она была в журнале "Дружинник", органе стольного управления дружиной. Поскольку эта статья имела прямое отношение ко мне, а у меня не было средств, чтобы нанять инока для снятия копии, пришлось выучить ее на память. Между прочим, вопреки утверждению, которое в нем приведено, я на свою память никогда не жаловался. Слушайте же.
И он начал тягучим речитативом, прямо как неподдельный рассказчик старинной бывальщины:
– Трубы трубят в Киеве, богатырские песни слышно в Чернигове, звон
доносится до Путивля. Стяги подсказывают: то болельщики прибыли на
единоборство и окружили боевую площадку. Всю ее обступили: шумят
болельщики, звенят храбрые дружинники щитами багряными. В поле чистом, в
кругу багряном Змей Горыныч бьет челом всеми головами, стольных любителей
поединка приветствует: он пламенем пламенеет, он искрою горячей искрит, он
дымом белым дымит.
Праздником огня начинается народное гульбище. Коврами узорочными
выстлана дорога богатыря, славного змееборца. Богатырь булат несет, чтобы
добыть себе славы, а болельщикам – утехи. О чистое поле! Сколько ратных
игрищ видело ты при любой погоде! И когда солнце ломало золотые лучи на
осиянных шлемах киевских храмов! И когда дрожали в черных тучах синие
молнии! Ты помнишь, поле, неотразимые удары Добрыни Никитича, хитрые
хитрости Алеши Поповича, иже зарезавшего Тугарина Змеевича пред стольными
трибунами киевскими? Отсюда слава идет по землям непознанным: Волге и
Поморью, и Посулью, и Сурожу, и по Корсуни, даже до самого тебя,
тмутараканский остолоп!
Но, о братие! Позор славу затмевает, хула красному слову не товарищ…
Лета минулого, когда Кия град приветствовал трехглавого Горыныча,
гуляки шинкарские по полю чистому бутылки посеяли, а они взошли
горем-кучиною. Как начал Горыныще ногами топтать, как стал Горыныще огнем
выжигать, как начал Горыныще под самые облака подпрыгивать, тут в него
голь кабацкая бутылками и стала швырять, в огненные пасти его этими
огнегасителями и попала. Зашипел Змей Горыныч, будто жар в воде, и полег
на ковыль-траву костьми белыми, извергая на град стольный хулу и серу.
Вот ведь что устроили: себе – небольшое развлечение, а тмутараканским
дурням – большую радость! Досадно, о братие, что дружинники в тот момент
растерялися, щитами багряными Змея Горыныча от ярыг не защитили, острых
копий своих на поганцах не притупили. И только буй-тур змееборец вышел
один на один против дебоширов, которые без мечей побеждают Змея страшного,
и злой была сеча…
Надо, о братие, славу нашу поднять, себя показать, болельщиков и гостей
потешить. Хочется верить, что во время очередных состязаний змееборца с
Горынычем дружина в целом и каждый дружинник в отдельности приложат все
силы, чтобы ни единая бутылка не пролетела на поле, чтобы ни единый
огнегаситель не упал на чудовищ огнедышащих.
Змееборцам – слава!
Людям – потеха!
А Змеям Горынычам – вечная жизнь в былинах этого времени!
…Понятное дело, – уверенно продолжал Добрыня, – это Красное Слово писалось не для красного словца. Речь шла о новом единоборстве с Горынычем, и нужно было заранее позаботиться об образцовом порядке на поле брани. В том же номере "Дружинника" была помещена широкая информация о прибытии новейшего крылатого супостата. Под названием "На воздушных трассах Киевщины – Горыныч". Вот послушайте. – И Добрыня Никитич перешел с тягучего речитатива древнего рассказчика на скороговорку современного радиокомментатора:
