Евгений Прошкин - Магистраль
“Санитар” вставил в пневматический шприц мягкую ампулу и, прижав ствол к тонкому предплечью Ирины, посмотрел на Василия Вениаминовича.
— Давай… — сказал тот.
Шприц коротко пшикнул — на бледной коже осталось маленькое красное пятнышко, словно от комариного укуса.
— У тебя пять минут, — предупредил Лопатин Олега и вслед за помощниками покинул квартиру.
Шорохов, спохватившись, метнулся на кухню. Как встретить Рыжую после пробуждения и чем ее озадачить, он все еще не придумал. Олег взял было сигареты, но тут же бросил. Снова сунулся в холодильник, но, наткнувшись взглядом на сальную кастрюлю, захлопнул дверцу. Фантазия буксовала.
Чувствуя, что истекают уже последние секунды, Шорохов забежал в ванную и принялся сбрасывать с себя одежду.
“А чего я так нервничаю?… — подумал он и вдруг замер. — Рыжая тест не пройдет, это известно… Двойник сказал, что все провалятся…”
Выйдя из ступора, Олег продолжил раздеваться в еще более ускоренном темпе.
“Ничего пока не известно, никто пока не провалился… — шептал он, стягивая носки. — Это все в будущем, а будущее меняется… Оно только для них незыблемо, для тех, кого… да!… А для нас, для вырванных из магистрали, оно в тумане. Его еще нет, оно только будет… потому оно и будущее…”
Шорохов залез в темную ванну и, судорожно отвернув оба крана, перекинул рычажок смесителя. Спустя мгновение в комнате упал стул, и Рыжая сказала, весьма удивленно:
— Бля!…
Олег еле сдержался, чтоб не заржать, и взял кусок мыла, весь облепленный рыжими волосами. Мимо ванной протопали босые ноги, — он застыл и прислушался, — затем грохнула какая-то сковородка и зачиркали спички. Шорохов принялся поливать себя из душа. Сейчас она войдет… Она войдет и…
— Да-а-а… — протянули на кухне. Включилось радио.
— В Москве десять утра, и вы слушаете…
— Какой “десять”, козел драный?! — взорвалась Рыжая. — Какой, нахер, “десять”? Вы что, свихнулись все?!
Приемник умолк, пятки прошлепали обратно, и она снова завалилась на кровать. Олег понял, что сюрприз под угрозой. Сняв с перекладины несвежее полотенце, он кое-как вытерся и начал одеваться. Халатиком он, в отличие от дальновидной Прелести, не запасся. Подумал: если Рыжая зайдет сейчас — будет глупо. Либо уж совсем голый, либо…
Олег успел натянуть и носки, и джинсы, и все остальное. В ванную так никто и не заглянул.
Отрепетировав у зеркала выражение крайнего безразличия, он вышел в коридор. Покосился на бусинку телекамеры возле вешалки, растерянно развел руками и направился в комнату. Нужно было совершить что-нибудь предельно прозаическое, и Шорохов совершил: достал платок и высморкался.
— Как спалось? — спросил он.
— Даё-моё!… Вон, и по ящику тоже…
Шорохов обернулся к телевизору — шел выпуск новостей, показывали репортаж о подготовке к Новому году.
— Вчера еще лето было, — не глядя на Олега, проронила Рыжая. — Сегодня уже зима…
— Зима, — равнодушно подтвердил он.
— Да какая же зима, когда лето! Только… только, черт, холодно…
Олег вздрогнул. “Холодно”. Это было первое слово, которое он услышал от Аси, и оно врезалось ему в память, как легендарное “Поехали!” Гагарина или “Лед тронулся” Бендера-Миронова. Врезалось так, что, наверное, останется уже навсегда.
Он помнил все — каждую Асину черточку, каждое движение. Проснувшись в чужом и невозможном декабре, он вцепился в нее, как в единственную частичку реальности. И все запомнил. Особенно морского конька… скрывшегося до весны под тонким черным свитером.
А эта… валялась в постели, взбивая ногами комковатое одеяло и непрерывно почесывая терпкие подмышки. Она таращилась в телевизор и на Олега даже не смотрела. Рыжая, разумеется, его не узнала, но ей было все равно.
“А что же тогда отмочил Иван Иванович? — озадачился Шорохов. — Если его даже к пересдаче не допустили… Что-нибудь похлеще? Вообще не проснулся? Или, наоборот, поднял хай? Кидался ножами?…”
Вслед за Ивановым на ум опять пришла Прелесть и та сцена, когда Иван Иванович в очередной раз позабавил сокурсников дурацким вопросом. И… Ася ему ответила. В бункере она сказала, что Иванова не знает, тем не менее Шорохов отлично помнил их разговор. У них были дискуссии и раньше, и позже, но эти две реплики Олег мог воспроизвести почти дословно.
Иванов: “Ясли самые крутые операторы создадут банду, кто их победит?”
Ася: “Сначала надо определить, кто из оперов круче, а таких конкурсов Служба не проводит”.
Так или примерно так… И Прелесть не могла забыть Иванова, Кого угодно, только не этого долговязого чудака… Разве что ей скорректировали пару секторов… Нет, Иван Иванович учился с первого до последнего дня, и удалить его из памяти можно, лишь закрыв все полгода. Но в таком случае Ася не знала бы и Олега. Опять не то…
— Эй, красавец… а ты чего здесь тусуешься? Ну, наконец-то…
— Ты чей, красавец? Танькин? Это она тебя тут оставила или ты сам?… — Рыжая выгнула шею и посмотрела на Олега снизу вверх. И приоткрыла рот.
Этого еще не хватало… Да под тремя телекамерами…
Шорохов отстранился и, отобрав у нее пульт, переключил канал. Надо было развивать тему провала в памяти, иначе зачем этот тест?
— Красавец, но ведь сейчас лето!… — жалобно промолвила Рыжая.
На экране дети лепили снеговика.
— Зима, Ирочка, — возразил Олег с садистским удовольствием.
Он снова переключил программу — снова удачно: бульдозер сгребал колотый лед в огромную кучу.
— Зима, милая, зима… — проговорил Шорохов. — Праздники на носу. Елка, шампусик… Погода только фиговая. Холодно.
Олег беспомощно оглянулся на камеру, и сразу, будто этого — то ли слова, то ли взгляда — от него и ждали, в комнату вошел Василий Вениаминович.
— Благодарю, Шорох.
— Да за что?…
— В принципе не за что. Скажем, за искреннее желание помочь ближнему.
— Срезалась?…
— Ты же сам видишь. — Лопатин, сняв шляпу, скрылся на кухне.
Олег поплелся за ним, Рыжая тоже вроде засобиралась вставать, но как-то неспешно.
— Я не согласен, — заявил Шорохов, усаживаясь через стол от Лопатина. Рядом получилось бы слишком интимно: табуретки на пяти квадратных метрах стояли плотно, двигать их было некуда. — Ситуация спорная, Василий Вениаминович, не правда ли?
— Нет, не правда. Я для себя все выяснил, и этого достаточно.
— Критерии не определены. Кому-то, например, может показаться, что…
— У нас не Олимпиада, Шорох, — оборвал Лопатин. — Критерий один, его определяю я.
Олег молча покрутил в руках пачку “Явы”, затем вытряс из нее сигарету, но тут же бросил на стол и достал из кармана “Кент”.
