М. Чертанов - Казнить нельзя помиловать
– Посмотри, красиво как, – сказал я, подходя к окну. Татьяна встала рядом. Она была выше меня и без обуви. Мы молча смотрели из окна на Чертановскую-штрассе. Оранжевые огни вытянулись в цепочку, уходящую далеко на юг, в бесконечность. Белые огни непрерывно движутся, красные и зеленые перемигиваются. Далеко вниз по улице горит одинокая алая звезда, антенна какая-то. Она стоит на крыше серой тридцатиэтажной башни, очертаний которой в темноте не различить, и кажется, будто звезда висит в воздухе сама по себе, как сигнальный огонь летающей тарелки.
Когда я вернулся в комнату с бутылкой паленого коньяка и стопками, она все еще стояла у окна, и мне показалось, что она напряженно во что-то всматривается. Но она только сказала: «Красиво», и почти упала в кресло.
– Таня, тебя муж не потеряет?
– Я к нему не пойду, – с надрывом проговорила она, – мы совсем-совсем поссорились. Ему все равно, даже лучше, что меня нет. Ты не бойся, я ночевать не буду, я уйду куда-нибудь.
– Ладно, там видно будет, – сказал я. – Но «куда-нибудь» Я тебя не пущу. Если хочешь, ночуй, ради бога. У меня есть раскладушка.
– Все так ужасно банально, – продолжала она. – Жена любит. Муж не любит. Со стороны смешно, а это такая боль, что можно умереть. Как будто мои пальцы в тисках, и их ломают, ломают, а он смотрит и ничего не делает… Неужели я такая… второсортная?
– Ты очень красивая, – сказал я. – Из-за твоих ног мужики должны проматывать состояния и стреляться. Все будет у вас хорошо. Держи, выпей, если думаешь, что это поможет.
Она замотала головой так сильно, что заколка расстегнулась и упала на ковер.
– Ничего мне уже не поможет. Какой это ужас! Тут еще это шоу дурацкое! Представляешь, покажут на всю страну, какой кошмар моя жизнь… Не хочу я играть в эту игру, не буду. Не надо мне и квартиры. Я хочу умереть. Верней всего застрелиться, но мне пистолет не продадут, мы без прописки. Ты мне не одолжишь? – она посмотрела на меня с надеждой.
– Нет у меня оружия, – соврал я. – Было бы, так сам давно бы застрелился.
– Можно, конечно, газ открыть, – продолжала она. – Но так ужасно…
Все-то у нее ужасно, подумал я со внезапным раздражением. Кажется, я начинаю понимать Олега. Такие люди, как она, вешаются всей тяжестью на шею, а считают свою навязчивость – жертвой. Полагают, что тот, на кого они повесились, еще и обязан чем-то. Им кажется, будто они все отдали – а на самом деле они хотят только брать и брать, и так всю жизнь.
– Хорошо бы, если б каждому человеку вместе с паспортом выдавали ампулу с цианистым калием, – мечтательно протянула Таня. – Это бы сделало нас более… более свободными. А если мне нельзя легко умереть – тогда хоть бы Олег умер. Исчез и не мучил меня больше. Ты представляешь, я ведь один раз убила человека… Просто усилием воли!
Все-таки она истеричка. Но что скрывать, хочу выслушать еще раз, какое-то болезненное любопытство меня снедает. Как убежденно она говорит – просто мороз по коже. Вот человек, который действительно верит в свою сверхъестественную силу. Да нет, просто пьяная, отчаявшаяся бедняжка, тешит себя выдумками, ей, наверное, от этого становится легче…
– Ванечка, я не могу, не могу, не выдержу…
Губы у нее задрожали, глаза налились слезами, она порывистым движением поднялась, подалась ко мне, качнувшись, села на ковер, длинные каштановые волосы рассыпались по моим коленям. Милая, когда молчит. Но молчать она, похоже, не умеет. Если бы мне вздумалось жениться на женщине – с Татьяной я бы не выдержал и полдня. Интересно, как давно они с Олегом женаты и почему у них нет детей?
Прекрасно понимаю: если я (или любой другой) проявил бы сейчас к ней хоть немного мужского внимания, это было бы слабым, но все же утешением для ее раненого самолюбия. Ну хорошо, проявлю это самое внимание, а дальше? Я не отношу себя к «би», хотя, чего греха таить, случаются время от времени эпизоды с женщинами, чаще всего при похожих обстоятельствах: типа из жалости, типа из вежливости. Она как одинокий, подстреленный пушистый зверек. А жалость – сильная штука. Ну, может, я латентный натурал, фиг знает.
Но ведь ее поведение непредсказуемо. Возьмет да расскажет мужу. Кто их разберет, эти семейные запутанные отношения. Разругаться с Олегом, да еще из-за бабы, когда мы все в такой глупой ситуации, – зачем мне эти лишние проблемы? Или (ей-богу, я совсем рехнулся, если в башку лезут такие мысли!) она протрезвеет, разозлится за то, что я сделал, и уберет меня своей хваленой волей? Хорошо, а если она разозлится за то, что я НЕ сделал? Что в лоб, что по лбу. И что мне теперь – «убирать» ее, так сказать, превентивно?
Господи, она просто несчастная девка. Не смогу я ее уничтожить, у меня-то это происходит не «холодным, ясным» мысленным усилием, а спонтанной вспышкой злобы. Какой вздор я несу!!! Так хорошо, трезво начинался день…
Пожалуй, ограничусь платоническим сочувствием. Если б еще она была в моем вкусе, что касается женщин, – то есть так называемая «бледная немочь», а у этой красотки слишком много цветущей плоти. Чтоб любить эти ноги, нужен белый кадиллак. А ноги взяли да и влюбились в нищего программиста – зачем?! Какой вообще смысл в любви? Какая от нее польза?
Мы сидели страшно долго, и никто не звонил. Около двух часов ночи я проводил ее домой и сдал Олегу с рук на руки. Похоже, мы его разбудили. Он посмотрел на меня удивленно, но ничего не спросил. Таня послала мне отчаянный взгляд, и тут же дверь, со стуком захлопнувшись, отрезала ее от меня. Но что я мог сделать? В квартиру меня не приглашали.
Я медленно пошел по направлению к дому. На прудах было совсем пусто. Можно закурить, не опасаясь патрулей. Впрочем, в Чертаново их и днем редко встретишь. Это все-таки не Тверская, где за сигарету на улице сразу схлопочешь пятнадцать суток. В голове у меня было полное опустошение. Как можно выбирать для шоу таких никчемных людей, как я или Татьяна? Чтобы другие, глядя на нас, почувствовали себя относительно благополучными? И как от этого насильственного стриптиза отказаться? А если она вправду Олега убьет?
Собственно, мне-то что? Никогда не нужно лезть между мужем и женой. Неужели она действительно может уничтожить человека одним волевым усилием? Есть в ней что-то магнетическое. Если эта ее сила больше моей силы? Какой еще силы? Нет у меня никакой силы, все вздор, самообман.
Кто звонил Маринке перед нашим уходом? Кого она пригласила заходить – уж не Леху ли? Может, он сейчас у нее. Она рассказывает ему обо мне и хихикает. Знать бы, кто у нее, или никого нет. Хорошо было в старину: все жили в одноэтажных домах, можно подойти и заглянуть в окна…
Дома вдруг ощутил со страшной силой, насколько я одинок. В Москве я не завел себе ни друзей, ни привязанностей. Так, случайные связи, к себе не приглашаю, и даже телефон никогда не даю. Умри я сейчас – никто не хватится. Могу месяц трупом проваляться, пока не протухну. Дориан Грей хренов. Нечего тебе делать в Москве, вали в свое Гадюкино.
