М. Чертанов - Казнить нельзя помиловать
– А с виду кажется, что у вас с Олегом все так хорошо…
Точно: завели про любовь. Бабье! А нашу жутковатую телевизионную игру они, небось, обсудили, пока я спал. Все интересные разговоры проворонил, кретин. А ведь и мне казалось, что у Тани с Олегом все хорошо, красивая пара и все такое…
– А на самом деле сплошной ужас… – вяло отозвалась Татьяна. – Если б я могла разлюбить!
– Можно разлюбить усилием воли, – сказала Лиза. – Надо захотеть.
Пауза. Стаканы звякнули. Сидеть на корточках я устал и лег на ковер, опираясь на локоть. Что у них там упало, стул? Музыку включили, теперь вообще ничего не слышно. Божественный Фредди: «The Show must go on». Какой звук! Вся техника у нее в доме хороша. Правильных друзей выбирает, богатеньких. Генералов… Музыку сделали тише, и я услышал Танин голос:
– …такой случай, – говорила она. – Когда сильно захотела, и все получилось… Только я захотела убить… мысль может убить человека. Если сильно-сильно захочешь…
Сердце у меня подскочило и забилось у самого горла, в руках, в висках. Знаете, как бывает, если о чем-то тайно, напряженно думаешь, и вдруг рядом некто произносит те самые слова, которые крутятся у тебя в голове. Артем… Я же приказал себе забыть про глупости…
– Мой первый муж, – продолжала Татьяна, – был такой тип… Страшно обаятельный, умный… Но пил. Вскоре началось: пьянки, ревность, угрозы, скандалы, измены и все тридцать три удовольствия. Я больше не могла этого выносить. Сколько раз лежу ночью рядом с ним и думаю: хоть бы ты сдох. И я его выгнала, наконец, вроде бы душевных сил хватило.
– Правильно, – одобрила Лиза. – Что за удовольствие жить с алкашом?
– А он спустя некоторое время стал приходить снова, – упавшим голосом сказала Татьяна. – Ласковый, как в первое время. И я поняла, что он меня погубит. И вот помню: я ехала в троллейбусе, вдруг вижу, по улице он идет. И я так ясно, холодно подумала: надо, чтобы он умер. Вдвоем нам на этой земле не жить. А мысль эта была совсем не такая, как когда я раньше в истерике просила: сдохни, сдохни, а ледяная, спокойная мысль…
– Ну и?.. – с нетерпением спросила Лиза
– Ну и… на следующее утро мне звонят: повесился.
– Это просто совпадение, – рассудительно произнесла Маринка. – Раз он пил – от такого человека всего можно ожидать. Белая горячка, поди.
– Да я и сама не совсем верю, – сказала Таня. – Но все-таки… А теперь вот снова… Иногда я Олега так ненавижу за то, что он меня мучает!
Я больше не мог слушать. Отдельные слова долетали до моих ушей, но смысла я не улавливал. В висках по-прежнему что-то неприятно билось. Простое совпадение? Убила она, видите ли! Значит, ледяная, спокойная мысль. А у меня было совсем не так. Были жгучие, короткие вспышки неприязни.
Глупости она говорит. Обычный бабский вздор. Но, как нарочно: повесился! Не утопился, не застрелился. Повесился! Я не должен был связываться с ним. Как он рисовал! Я обязан был сразу понять, как увидел этот слабый, безвольный очерк рта, эти молящие, серьезные глаза. Есть люди, проявлять жестокость к которым – все равно что к ребенку. И никакие сентенции, что, мол, любовь нечаянно нагрянет, что она не выбирает, что насильно мил не будешь, – ничего не оправдывают. Спасибо еще, что он не является ко мне, как Хари к Кельвину. Ну что я, ей-богу? Все было хорошо, спокойно. Мало ли что пьяная баба болтает.
Я потряс головой, потер виски и встал. Поправил покрывало на кровати, мельком глянул на себя в зеркало (рубашку точно корова жевала) и пошел в гостиную. Обе гостьи уставились на меня цепкими, оценивающими, но пьяными глазами.
– Мы, наверное, пойдем, поздно уже, – начала Лиза, переводя взгляд с меня на Маринку.
Хозяйка не успела ничего ответить: зазвонил телефон. С минуту она молча слушала, что говорят на том конце провода, потом предложила собеседнику «заходить» и нажала отбой. Лаконично, как всегда. А кто, интересно знать, заходи, если она своих друзей временно отшила?
– Так мы пойдем, а то комендантский скоро… – Лиза решительно двинулась к двери.
– Мне тоже пора, – сказал я. – Провожу.
Таня поднялась с дивана; на ногах она держалась не очень твердо. Марина, поймав меня в коридоре, быстро шепнула:
– Ну что, интересно было?
– Прости, Мусенька, – сказал я, сделав виноватое лицо. – Все проспал, как дурак…
Мы оделись и вышли втроем на улицу. Небо было темное, такое, что не хотелось смотреть вверх. Мы шли к автобусной остановке. По дороге Лиза пьяным голосом поведала мне, что участвовать в игре не собирается и всех посылает далеко-далеко, то есть не всех, а телевидение, мать его так, и обязательно присоединится к Маринкиному иску, они как раз договорились насчет юриста. Татьяна вяло поддакнула. Она шагала молча, ссутулившись, вжав голову в плечи, лицо у нее было отрешенное, как у человека, дошедшего до крайности.
Подкатил автобус на мягких лапах. Шипя и отдуваясь, раскрылись двери и тут же захлопнулись, поглотив Лизу. Мы остались вдвоем.
– Я не могу идти сейчас домой, – вдруг произнесла Таня, вскидывая на меня свои телочьи, влажные, огромные глаза. – Там… не могу я, не могу! Пойдем к тебе, а? Выпьем еще…
Капюшон с ее головы свалился. Она замотала растрепанными волосами, и я испугался, что она расплачется. Как подавляющее большинство мужчин, я не переношу женских слез.
– Ну, пойдем…
Татьяна взяла меня под руку. Ее малость пошатывало. На каблуках она была прилично выше меня. Лифт, разумеется, не работал, и мы страшно долго поднимались по лестнице. Света в подъезде не было. На площадке между вторым и третьим этажом местные граждане что-то распивали. В темноте огоньки их сигарет вспыхивали, как угли, и было похоже, будто на ступеньках сидит какое-то первобытное племя, греясь у костра. Алкаши дружелюбно подвинулись, пропуская нас, и я скорей почувствовал, чем увидел, как темные головы повернулись вслед Татьяне. На шестом этаже объяснялась какая-то парочка. На седьмом валялся труп, а может, и не труп – ни черта не разглядишь. Таня шла, спотыкаясь, и я думал, что она ничего не замечает; но когда я уже вставлял ключ в замочную скважину, она вдруг заявила:
– Не подъезд, а зверинец какой-то…
Войдя, она медленно, как сомнамбула, начала снимать шубку. Я не успел подскочить – шубка упала на пол. Татьяна безразлично перешагнула через нее и прошла в комнату. Я поднял шубу, отряхнул, повесил на крючок и кинулся следом. Почему я ее не отшил, из вежливости, из сочувствия или из-за подслушанного разговора? Раз уж она здесь, пускай поподробней расскажет про свои «убийства мыслями», послушаем, убедимся, что все вздор. Вот так разбиваются все наши намерения вести трезвый образ жизни…
