Яцек Дукай - Экстенса
Лариса не желала оставить меня одного в доме. Мы поехали на семейную ферму — которая всегда останется для нас первой ассоциацией со словом «дом». И как раз застали там Сусанну. Взрослая женщина — против света, с волосами, спрятанными под шляпой, практически неотличимая от своей матери. Когда мы здоровались, мне даже удалось выдать своего состояния; поначалу она только пожала мне руку, но тут же, замявшись лишь на мгновение, упала в мои объятия. По-видимому, я и вправду возвращался к себе, поскольку в реакции на этот жест под моим черепом проснулся Наблюдатель — подсказал нужные слова, поправил выражение лица, сделал тело более жестким. Сусанна уже не могла оторвать от меня глаз. Потом она привела меня к большому зеркалу внизу, в будуаре теток-близняшек. Глядя на наши отражения, я понял, что она имела в виду: я выглядел ее братом, был слишком молодым, тем более — сейчас, после того, как побрился и обрезал волосы. Сусанна, казалось, была полностью поглощена этим феноменом. — Тебе тоже хотелось бы так? — криво усмехнулся я. Она отвела взгляд.
Тем не менее, ее любопытство никуда не делось, она не могла этого скрыть. Разговор с ней постоянно уходил в этом направлении, а шутки, как правило, касались моего возраста. Было ли это завистью или просто обнаженной заинтересованностью чудом? Детская болтовня в огороде явно не была забыта; впрочем, может, она о ней и забыла — но это не изменило того факта, что сейчас размышляла именно так, как размышляла, и не могла отвернуть векторов ее интересов. Следовало ли держать экстенсу в страшном секрете? Поэтому, когда она расспрашивала, я отвечал.
Мы ездили вместе на пастбища (опасаясь изгоев, в одиночку путешествовать не следовало). Мы встречали людей с востока, которых я не знал, пастухов, бродячих ремесленников; один из крупных родов Края недавно перебрался с побережья, океан затапливал скалистые равнины; Сусанна представляла меня, на что те глупо скалились. Поначалу я думал: естественно, они знают историю о сумасшедшем пустыннике. Но одной ветреной ночью у костра главного лагеря ко мне подошел молодой человек и, крепко пожав правую руку, ни с того, ни с сего, с детской откровенностью в голубых глазах торжественно произнес: — Я всегда восхищался вами. Сусанна рассказывала нам ту историю так часто, что мы вообще перестали в вас верить. Рад, что встретился с вами. — Ну что такое могла она им рассказать, мараковал я. Ведь той аферы с бандитами она не помнила, была слишком маленькой. Она должна была рассказывать уже чужие рассказы. Так и рождаются абсурдные легенды. Наблюдатель в самый последний момент удержал меня от того, чтобы спросить у юноши, сколько же конокрадов я, по его мнению, уложил — может, дюжину?
Ночью, под звездами, когда большой костер палил в лицо, а холодный ветер сек спину, симметрия впечатлений настолько втискивала меня в экстенсу, что я практически забывал о людском теле. Неокортекс[6] постепенно пробуждался, его многокилометровые мозговые извилины вплетались в мои нейронные тропы; одно репрозионное зерно, помещенное в развилке дендритов[7], открывало дорогу миллиарду новых нервоводов, каждый из которых был укоренен в гигантских мозговых долях логической структуры планетного спутника: бесконечные ряды параллельных, наполовину органических процессоров. Сами размеры этого мозга — воистину астрономические — представляли бы собой ограничение, и они замедляли, усложняли процессы мышления, если бы не обильный посев репрозионных молекул, последней не использованной еще партии из оригинального Зерна, которая с начала истории вошла в алый лес и распространилась по всему неокортексу вместе с ростом корневой системы леса, так что теперь и его внутренние логические процессы осуществлялись со сверхсветовыми скоростями, перескакивая от модуля к модулю посредством тысяч репрозионных ворот. Побочные явления не приказали себя долго ждать: теперь я жил в состоянии постоянного déjà vu, растянутого восприятия, я уже ничего не познавал в качестве абсолютной новинки, все припоминал. Не на самом деле, но не мог избавиться именно от такой ментальной ауры. Вход неокортекса на центры речи привел к возврату заикания, а так же громадные сложности с переводом мыслей в грамматические языковые конструкции. Различные странные вещи своими ассоциациями доводили меня чуть ли не до кататонического состояния, мне случалось засмотреться на стебель травы или небесное облако в течение десятка, нескольких десятков минут, а потом я не мог сказать, ну что такое особенное меня в них привлекло. Ну, и еще были сны; сны, которых до сих пор у меня не было — это были сны спутника Шестой. Они, эти сны, разрывали меня в клочья, я пробуждался на грани истерии, бормоча что-то бессмысленное, весь издерганный, довольно часто в моче и экскрементах, долгое время я не мог овладеть телом, руки выполняли абсурдные жесты — попытки операций на несуществующих предметах; экстенса исходила спазмами в асинхронных судорогах, дрожали ноги, Уши и Глаза обращались к мнимым источникам излучения… Подсознание спутника было глубоким, темным, мысли густыми и жирными, непрозрачными, в них можно было утонуть словно в черном масле. Проснувшись, еще несколько мгновений я чувствовал те кошмары, но, чем сильнее пытался их вспомнить, пояснить известными мне терминами, понять — тем скорее они ускользали; и оставался только маслянистый осадок, слой черного ила — на каждой мысли, на каждом переживании. Я знал лишь то, что там — во снах спутника — было очень, чрезвычайно больно.
Но все это были лишь побочные эффекты; поскольку основной функцией и назначением неокортекса были описание, анализ и объяснение феномена Аномалии. Она растягивалась аморфной туманностью практически до орбиты Третьей; но при этом далеко выходя за плоскость эклиптики. Аномалия заслоняла часть диска Медузы, обертываясь вокруг него словно аккреционный диск[8], только более широкий и не столь симметричный, в вертикальной проекции далекий от спиральной формы; отсюда брались те нерегулярные изменения наблюдаемой яркости и спектра излучения звезды, которые обратили внимание астрономов на систему Медузы. Линии поглощения в электромагнитном спектре Аномалии внушали мысль не сколько о водороде и гелии, но о более тяжелых элементах, вплоть до нестабильных трансурановых. Нёбом я чувствовал жаркое первичное излучение Аномалии, экстенса уже окружила ее по полной окружности и теперь выходила очередными периферия ми к полюсам звезды, так что ничто не могло от меня сбежать, я регистрировал каждый скачок напряжения пульсирующего излучения элементарных частиц, а в той части Аномалии, которая пересекала систему Медузы все кипело будто в термоядерной печке, вот только с быстрыми нейтрино была проблема, но и их в достаточном количестве выхватывал броненосный вакуумный паук, и тут же все собранные таким образом данные заглатывала спутниковая часть моего мозга, чтобы наново перестраивать и трестировать модели внутренней структуры Аномалии.
