Михаил Белозеров - Улыбка льва
— … одно это может свести с ума, — добавляет она. — Комната, и только носовые платки, сотни носовых платков.
— Прутья клеток выдерживают не более трех недель… — поясняет Данаки.
— Расскажите? — просит Леонт.
От нее исходит сила неудовлетворенной женщины. Жар невостребованных объятий.
— Всю жизнь, с юности, испытываю зависимость от мужских носов… Ужасная фобия… Хоть пальчиком прикоснуться… удержаться не могу… — Она тянет ручку.
Гурей сопит, как сливной бачок. Где-то там, под затылком, заветный рычаг.
Тонкая кожа, оттененная черным — Леонт представляет, в какую часть коллекции занесен — розовый список с рюшечками, окропленный горючими слезами.
— Я знаю, мне не хватает святости… инокиня из меня не выходит… — кается она так, словно Леонт что-то должен ей объяснить. Даже пауза в конце виснет так, что Леонт давит в себе искушение просветить эту женщину — хотя бы в отношении ее увлечений, столь мизерных, что это кажется смешным и недостойным ее большого тела, наполненного той силой, которая роздана каждому в полную меру, но помещенной просто в спелую оболочку непревзойденного мастера.
"Если бы… если бы…" — думает Леонт…
— Когда я был по… — Данаки похож на высушенный лист. Руки слишком вяло совершают свои пассы. Вряд ли они достигнут цели в ближайшем будущем. Зато нос! Нос не остается без внимания, содержимое перекочевывает по назначению.
— Папочка, не шевелись… — капризничает девушка.
— Ш-ш-ш… — шипит, как пустой кран, Данаки.
— Гм-м-м… — чистит горло Гурей.
"… я всегда думаю о них лучше, чем они есть. Но я не утешитель сердец, где задача достаточно банальна — тело и бесплодное стремление — непонятно к чему, хаотическая натура в тесных рамках, которые нет сил раздвинуть…"
— Мне нужен совет… — женщина снова улыбается.
"… почему они так быстро дурнеют и не могут держать марку?"
Из-за маленькой головки она кажется меньше ростом. Но рядом с нею приятно находиться — она старается быть многообещающей и, кажется, не прочь и сама завести интрижку.
— Весь внимание…
Ее грудь — почти на уровне глаз — не дает сосредоточиться. Но теперь он действует по отработанной схеме — рассматривает так, словно находится, по крайней мере, на другом берегу океана, или — в перевернутый бинокль — лилипут с крохотными ручками.
Леонт делает поползновение в сторону девушки. "В этом не моя вина", — обреченно думает он.
Гурей уныло зевает. Его губы в темноте кажутся почти черными.
"Плохо быть дураком, — думает он, — почему я перед всеми унижаюсь? Плюну и пойду пить!"
За пазухой у него большой и тяжелый "смит-вессон" модели "Кобра", а в кармане — маленький "Юник Ц".
— Когда я… пожары… — однообразно шуршит Данаки. — Грязные платки…
Девушка на его макушке вьет уютное гнездышко.
— … признаюсь, от вас, как и от врачей, у меня нет секретов… Носы — это моя тайная страсть.
"Сейчас меня стошнит", — думает Леонт. Уже целую минуту ему скучно.
— Мне кажется… — наконец-то он улучает момент скользнуть к прекрасным полушариям, — я не гожусь в гадалки и в психоаналитики тоже…
— Меня устраивает что-нибудь среднее… — Она пасует, униженно дергает носиком, словно собираясь чихнуть. Теперь она больше похожа на женщину, путающуюся всю жизнь не только с мужчинами, но и в своих мыслях.
Она не знает силы. Ей нужно другое: океан слез, море невысказанных намерений, вечно меняющиеся настроения, в зыбкости которых можно искать удовлетворение минутным колебаниям, принося остальное в жертву, как врачебную тайну или тайну исповеди, безоговорочного владычества, для которого хороши любые средства, — эротические вывихи не только в лоне, зафиксированном обязательствами супружества.
— Все мужчины типичные эгоисты, — соглашается он, намекая, что и он не исключение, не добавляя главного — по каким причинам.
— … когда я впервые обратила внимание, как у мужа шевелятся уши… — рассказывает она.
Не следовало приезжать сюда, тоскливо озирается Леонт.
— … а что он позволял себе, даже трудно представить…
Толстая кукла, для которой мужчины делятся на тех, кто сморкается в платок, и на тех, кто сморкается в ладонь.
— с первой брачной ночи… до этого я была целомудренна, как… как… ягненок… А эти сопливые носы!
В ее жизни блеклое и вялое — вечный источник ипохондрии.
— Пятьдесят тысяч… — наклоняясь, шепчет Гурей.
Он вечно страдает несварением желудка.
— В сто, в сто раз больше, и без права переиздания, — отвечает Леонт.
— … его извращениям я не уступала целых пять лет, но потом….. самой нравится… трудно представить, до чего он может дойти… потом…
Вдохновение как минимум на полвечера.
— Надо подумать, — угрюмо соглашается Гурей.
Огромные оттопыренные губы. Неопределенный цвет. Что-то среднее между надорванной подметкой и прошлогодней дыней.
В голове у него есть какой-то отходной вариант. Он почти оскорблен и как всегда не договаривает главного. Его щеки делают его более важным, а взгляд — почти отеческий — настраивает на добродушный лад. "Нет смысла копаться в прошлом, — обычно рассуждает он, как площадной болтун, — все равно ничего не изменишь". Тем не менее, издательство для него — основной доход.
— … потом я его едва не зарубила топором… таким огромным, мясницким…
— Все дело в топоре, — поясняет, обернувшись, Леонт. — Надо брать просто "Мулету"…
— Ту, что для "толстых быков со спущенными штанами"?.. — уточняет она.
— За неимением другой — даже более ржавую, в потеках сомнительного происхождения, — целый ритуал, голенькие мальчики, голубые наклонности; он бы не устоял… настоящий мужчина не может устоять против "Мулеты". Она их притягивает, делает безвольными лапушками, они сами раздеваются перед ней, как женщина перед зеркалом. К тому же в жирных "Мулетах" много двойственного, по крайней мере, целых два дна — посвященным и простакам, и целый букет удовольствия от сознания исключительности и самолюбования. Вислое брюхо и небритая морда.
— Вы меня заинтриговали. — Женщина поражена. — Не знаю, как я буду жить после этого. Вряд ли это откроет ему глаза…
— Кто-то коллекционирует вещи и похуже. Например, женские трусики… — встревает Гурей.
Он висит где-то за плечами, а она брезгливо морщится:
— Нестираные, в корочках… Где-то об этом уже читала…
Кастовая холодность, вспоминает Леонт, и профессиональная настойчивость ловеласа. Кажется, об это спотыкался не один Неруда.
— Крошка, — Данаки шлепает девушку по заду, — иди-ка погуляй в кустики — я сейчас.
