Фриц Лейбер - Серебряные яйцеглавы
— Вы правы, молодой человек, — возгласил старикан. — Главное всегда словомельница, а не писатель. Я читаю все книги, выпущенные «Книжником Писателем», независимо от того, чье имя прилепят на обложку. В этой машине больше жизни, чем в любых трех других вместе взятых. Иногда мне приходится разбирать даже мелкий шрифт, лишь бы удостовериться, что это книга «КП» создает чувство, что мой мозг — это теплая темная пустота. Я всегда говорю: читайте помол!
— Насчет этого я не знаю, дорогой, — прокомментировала сидящая позади него полная светловолосая женщина с поджатыми губами. — Мне всегда казалось, что роботы Элоизы Ибсен находятся на должном уровне, независимо от того, какую машину она использует.
— Сыр небесный! — насмешливо воскликнул старичок. — Во всех секс-эпосах используется одна и та же программа и каждый раз все зависит только от качества словомельницы. Имя Элоизы Ибсен или любой другой не влияет на это ни капли. Писатели! — лицо его потемнело, морщины углубились. — Их всех надо выстроить и расстрелять после того, что они натворили сегодня утром. Взорвать аттракционы в парках или отравить фабрики мороженого — и то нельзя из одной злобы. Правительство утверждает, что все не так страшно, а завтра они будут говорить даже об улучшении ситуации, но я всегда знаю, когда они скрывают большую катастрофу. Экран начинает мигать в гипноритме. Вы слышали, что эти писатели сделали с «КП»? Азотная кислота! Их стоило бы выстроить и сделать с ними то же, что они сделали с машинами. А тому, кто сотворил такое с «КП», нужно бы вставить пластиковую трубку в глотку и…
— Дорогой! — предостерегла его старушка. — Люди хотят спокойно пообедать.
— Все в порядке, мэм, — успокоила няня Бишоп соседку по столикам. — Эта мысль подойдет для переработки ее на золу. — Она взглянула на Гаспара и громко спросила: — А как ты, кстати, попал в писательский союз? Через Элоизу Ибсен?
И когда он от неожиданности подавился, девушка обошла вокруг стола, чтобы стукнуть его по спине. Старичок мгновенно просветлел.
Несмотря на возникший инцидент, а скорее именно благодаря ему, Гаспар решил приударить за няней Бишоп почти сразу после того, как они сели в такси.
— Нет, — непреклонно заявила девушка, отбросив руки писателя. — Ты сказал, что будет ужин и разговор. И не более. Так оно и есть. Впрочем, я догадываюсь, что происходит с тобой. После сегодняшнего пинка ты устал, растерялся, самолюбие уязвлено и ты жаждешь секса, как ребенок соски. Так вот, я не меняю пеленок или шлемов, премного благодарна. Я провожу все дни с кучей ужасных престарелых детей в жестяных коробках, постоянно пытающихся пришпилить мой разум и напичкать его своими мыслями, поэтому подвергать себя еще и ночами чему-то подобному на физическом уровне было бы ужасно. В любом случае, тебе нужна не женщина, а нянька. Ох, заткнись!
Последние слова, казалось, относились к ним обоим.
Гаспар, обидевшись, сидел молча, пока такси слепо вынюхивало магнитную полосу на дороге в четырех кварталах от ее дома.
— Меня приняли в подмастерья благодаря дяде. Он был мастером-волноводчиком, — неожиданно произнес он и начал скармливать монетки в щель машины.
— Я так и думала, что было нечто подобное, — спокойно отреагировала няня Бишоп, вставая. Последняя монетка исчезла в щели, и панцирь такси открылся. — Спасибо за беседу и ужин. Иногда бывает трудно поддерживать даже глупейший разговор, тем более когда не особенно пытаешься. Нет, не провожайте до двери, это буквально в нескольких шагах. Вы можете посмотреть через стекло. — Девушка вышла и, пока приемное устройство ее квартиры изучало, узнавало и открывало ей дверь, сказала: — Веселей, Гаспар. Что такого есть в женщине, чего нет в словодури?
Вопрос повис в темном воздухе, как инверсионный след от самолета. Он расстроил Гаспара, но в основном лишь потому, что он не купил себе на вечер свежую книгу и был сейчас совершенно не в настроении искать открытый киоск. Затем он стал размышлять, не означало ли ее замечание того, что и женщины, и словодурь были ни чем иным, кроме как проспектом к забвению.
Такси прошептало: «Куда ехать, мистер, или вы выходите?»
Гаспару подумалось, что стоит-таки пройтись пешком, дом был всего в десяти кварталах. Так полегчало бы. Странное вязкое чувство поднималось в нем — темное, холодное, грязное чувство одиночества и презрения к себе. А как ему хотелось, чтобы приласкали, даже неважно как. Черт возьми, зачем он не дал Зейну Горту назвать адрес того роботского борделя или как там они его называют! Мадам Пневмо? Он очень, очень устал. Он не спал со времени своей смены. Да и там он только передремывал. Но его несчастное настроение пересилило усталость. Даже бездушная ласка, не говоря уже о роботской, сегодня вечером могла бы помочь.
— Куда ехать, мистер, или вы выходите? — уже обычным голосом переспросило такси.
Что ж, он должен подавить свою гордость и прямо сейчас позвонить Зейну. В конце концов, робот не заявит злорадно: «Я же тебе говорил…» И не нужно бояться, что тот будет спать. Он вытащил из кармана телефон и пробормотал код Зейна.
Телефон робота ответил тотчас же. Сладкий голос напоминал речь мисс Блашес.
— Это запись. Зейн Горт сожалеет, что не может с вами говорить. Он выступает в клубе Полуночных Ткачей Мысли по теме «Антигравитация в литературе и жизни». Он освободится через два часа. Это запись.
— КУДА ЕХАТЬ МИСТЕР, ИЛИ ВЫ ВЫХОДИТЕ?
Гаспар вышел из такси как раз в тот момент, когда оно закрыло панцырь, затемнило окна и снова включило счетчик. Мысль о том, что его сейчас могут забрать, была просто невыносимой.
21
Хотя огромный серый зал кафе «Слово» был заполнен, в нем ощущалась сама История, словно кроме посетителей здесь присутствовали тысячи недовольных чумазых привидений, жаждущих одной бледной, немой мечты, прекрасной, но истощенной до смерти.
И это было вполне естественно, ибо «Слово», как и все подобные ему предшествующие заведения, наблюдало гримасы, причуды и крушения всей столетней эпохи неписательских писателей. Оно также предоставляло постоянное место для единственной хрупкой мечты, не покидавшей ни одного номинального писателя: мечты о том, что когда-нибудь он на самом деле что-то напишет.
Сдвинутые зеленые столы с круглыми крышами и кухонные табуретки были жалким мемориалом умершей богеме созидания. Поскольку столы писателей по традиции обслуживались подмастерьями, создавалось впечатление, что орды Шекспиров, Вергилиев и Цицеронов прислуживают на банкете болванов. Роботы старых моделей, суетившиеся возле столов неписателей, вносили и свою лепту в этот блеклый гротеск.
