Дэн Симмонс - Падение Гипериона
Сол Вайнтрауб замешкался на пороге Сфинкса. Его дочурка – островок тепла за пазухой, горячее детское дыхание, щекочущее горло. Он касается теплого комочка и пытается вообразить Рахиль двадцатишестилетней женщиной, аспиранткой археологического факультета. Вот она на миг задержалась в этом же проеме, прежде чем войти и испытать на себе антиэнтропийные чудеса этой Гробницы. Сол качает головой. С того мига прошло двадцать шесть бесконечных лет и целая жизнь. Через четверо суток день рождения дочери. Если Сол ничего не придумает – не разыщет Шрайка, не заключит с этим чудовищем какую-нибудь сделку, что угодно – Рахиль исчезнет навсегда.
– Вы идете, Сол? – зовет Ламия Брон. Остальные уже сбросили с плеч свою ношу в ближайшей ко входу комнате, пройдя метров шесть по узкому коридору.
– Иду, – отзывается он и переступает пирог. С потолка туннеля свисают люм-шары и электролампочки, давным-давно перегоревшие, закутанные в коконы пыли. Дорогу освещает только фонарик Сола да лампа Кассада, стоящая в комнате. «Передняя» Гробницы невелика: четыре метра в ширину, шесть – в длину. Спутники Сола свалили поклажу у дальней стены и расстелили посреди ледяного пола брезент и спальные мешки. Две лампы, шипя, испускают холодный свет. Сол останавливается и осматривается.
– Отец Хойт в соседней комнате, – отвечает Ламия на его невысказанный вопрос. – Там еще холоднее.
Сол пристраивается рядом с остальными. Даже сквозь толщу стен слышен дикий скрежет – песчаные и снежные вихри терзают камень.
– Консул хочет еще раз попытать счастья с комлогом, объяснить Гладстон, в каком мы положении, – говорит Ламия.
Мартин Силен смеется:
– Пытался, не пытайся – ни хрена не выйдет. Она знает, что делает, и никогда нас отсюда не выпустит.
– Я свяжусь с ней сразу после рассвета. – От усталости голос Консула дребезжит, как у старика.
– А я постою на часах, – говорит Сол. Рахиль ворочается и начинает плакать. – Мне все равно надо кормить ребенка.
Остальные слишком устали, чтобы ответить. Ламия кладет голову на рюкзак, закрывает глаза, и через несколько секунд раздается ее негромкое посапывание. Консул надвигает на глаза треуголку. Мартин Силен, сложив руки на груди, пристально смотрит в дверной проем, словно ждет чего-то.
Сол Вайнтрауб возится с бутылочкой, его замерзшие, сведенные артритом пальцы никак не могут распутать тесемку нагревателя. Заглянув в свою сумку, он обнаруживает, что осталось всего десять молочных пакетов и тощая стопка пеленок.
Ребенок сосет молоко. Сол клюет носом, прогоняя одолевающую его дремоту, как вдруг странный звук заставляет всех встрепенуться.
– Что? – вскрикивает Ламия, хватаясь за отцовский пистолет.
– Ш-ш! – обрывает ее поэт, приложив палец к губам.
Откуда-то снаружи доносится тот же звук. Сухой и властный, рассекающий гул ветра и скрежет песка.
– Винтовка Кассада, – произносит Ламия.
– Или еще чья-то, – шепчет Мартин Силен.
Они сидят неподвижно, обратившись в слух. Несколько долгих минут абсолютной тишины. Затем в мгновение ока ночь раскалывается от грохота – и все невольно припадают к полу, заткнув уши. Перепуганная Рахиль заливается пронзительным криком, но взрывы и громовые раскаты снаружи заглушают голос младенца.
11
Я проснулся в тот миг, когда катер коснулся грунта. «Гиперион», – подумал я то ли наяву, то ли во сне.
Молодой лейтенант, пожелав нам удачи, выскочил из корабля, едва раздвинулись лепестки дверей, и прохладный разреженный воздух ворвался в душный салон. Я вышел вслед за Хентом, спустился по стандартному трапу, миновал защитный экран и ступил на асфальт космодрома.
Была ночь. Я не имел ни малейшего понятия, который сейчас час по местному времени, прошел ли терминатор эту точку планеты или только приближается к ней, но по всему чувствовалось, что время позднее. Моросил мелкий дождь, пахнущий соленым морем и свежим дыханием влажной листвы. Цепочки огней обозначали далекие заграждения. Два десятка освещенных башен бросали отсветы на низкие облака. Семь юношей в полевой форме морских пехотинцев сноровисто разгружали катер. Я заметил нашего лейтенанта – он оживленно беседовал с каким-то офицером.
Небольшой космопорт словно сошел с картинки учебника истории – колониальный порт времен начала Хиджры. Примитивные пусковые шахты и посадочные площадки тянулись на милю с лишним в сторону темного горного массива на севере, портальные краны и башни обслуживания обступили два десятка военных катеров и мелких судов, а само летное поле окаймляли ряды сборных казарм, украшенных частоколом антенн и фиолетовыми силовыми полями. Перед ними выстроились десятки скиммеров и самолетов.
Проследив за взглядом Хента, я заметил движущийся в нашу сторону скиммер, его ходовые огни высвечивали сине-золотую геодезическую линию Гегемонии на одной из юбок. По обтекателям сползали дождевые струи и отлетали от винтов, точно обезумевшие бесцветные лоскуты шелка. Скиммер сел, перспексовый обтекатель распался на лепестки и сложился. Мужчина, выпрыгнувший из скиммера, поспешил в нашу сторону.
– Господин Хент? – произнес он, протягивая руку. – Я – Тео Лейн.
Хент ответил на рукопожатие:
– Рад познакомиться, господин генерал-губернатор. А это Джозеф Северн.
Я прикоснулся к руке Лейна, и меня бросило в жар – я узнал его. Тео Лейн был известен мне по воспоминаниям Консула о годах, когда этот молодой человек служил у него вице-консулом, а также по краткой встрече с ним неделю назад – он провожал паломников в плавание на «Бенаресе». За эти шесть дней лицо его постарело на годы. Но на лбу лежала непокорная мальчишеская прядь, неизменная, как архаичные очки у него на носу и краткое, но крепкое рукопожатие.
– Хорошо, что у вас нашлось время спуститься на планету, – генерал-губернатор обращался к Хенту. – Я должен проконсультироваться с госпожой Гладстон по нескольким вопросам.
– Ну, вот мы и здесь, – пробормотал Хент, морщась от уколов дождя. – Где тут можно обсохнуть?
Генерал-губернатор совершенно по-мальчишески улыбнулся:
– Космопорт – сумасшедший дом, даже в шестом часу утра. Консульство в осаде. Но я знаю, куда вас отвезти, – и он жестом пригласил нас в скиммер.
Когда мы взлетели, я заметил, что вровень с нами идут два скиммера морской пехоты, и все же меня удивило, что генерал-губернатор одного из миров Протектората – сам себе пилот и телохранитель. Потом я вспомнил рассказы Консула о деловых качествах Тео Лейна и его скромности – и понял, что такая непритязательность вполне в духе молодого дипломата.
В ту минуту, когда мы взлетели и взяли курс на город, взошло солнце. Стелющиеся к земле низкие облака словно обвели снизу огненным карандашом, горы на севере переливались зеленым, фиолетовым и коричневато-красным, а полоска неба на востоке была того ошеломительного лазурно-зеленого цвета, который я видел в своих снах. «Гиперион», – подумал я, чувствуя в горле комок.
