Марина Дяченко - Парусная птица. Сборник повестей, рассказов и сказок
– Когда? Когда ты видел его в последний раз?
Мальчишка, казалось, не понимал вопроса.
– Вчера? Видел его вчера?
– Нет.
– А позавчера?
– Нет. Он ушел.
– Куда?
– На корабль… матросом.
Мальчишка говорил по–йолльски. В языке Цветущей слова «матрос» до сих пор нет.
Маг помолчал, играя желваками. Мальчишка снова икнул.
– Слушай внимательно, – сказал маг сквозь зубы. – После смерти твоего отца здесь распоряжаюсь я. Беги в Фатинмер. Скажи матери: я велел явиться сей же час. Скажи госпоже Розе: я велел явиться ей тоже! Передай: я приказал слугам и страже вернуться на службу – немедленно, иначе я сочту это бунтом. Повтори!
– Матери… Госпоже Розе… немедленно… слугам… страже… бунтом, – мальчишка повторял слова механически, как заводная игрушка.
– И не бойся, все образуется, – зачем–то добавил я.
Он посмотрел сквозь меня – и шагнул к выходу на внешнюю лестницу. Минутой спустя мы увидели, как он бежит по дороге к тракту – что было сил, во все лопатки. А вдали, за невысокими холмами, проплывали цветные паруса – поезд набирал скорость, уходя от станции «Светлые Холмы», следуя из Дальних Углов в сторону побережья.
Мне никуда уже отсюда не уехать.
– Спорим, что стража не послушается. Тот, что в меня стрелял, наверняка был здесь во время нашествия. Многое повидал.
– Я тоже кое–что видел, – все так же сухо отозвался маг. – Пусть попробуют не явиться.
Я подумал, что не завидую этому начальнику стражи. Если выбирать между веснаром – и обвинением в бунте…
– Кто такая эта госпожа Роза?
– Мать старшего мальчишки, того, который сбежал.
– Женщина барона?
– Была женщиной барона почти шестнадцать лет назад. С тех пор ее муж, всю жизнь долбивший канавы, пошел на повышение… Теперь он сборщик налогов и надзиратель в поселке.
Я смотрел, как удаляются паруса. Тогда, в начале нашествия, женщины Цветущей были горды и непреклонны, и смерть предпочитали позору. Тогда все были уверены, что йолльцы уйдут с острова – или умрут все до единого, превратившись в удобрение для наших полей. И никому в голову не могло прийти, что спустя всего несколько месяцев… ну ладно, год с небольшим… первый веснар станет жертвой предательства.
Я на мгновение прикрыл глаза: веки горели. Хотелось спать, но я понимал, что не засну уже до самой смерти.
Вдалеке на тракте все так же маячили люди: не решались убраться, не отваживались подойти. Я бездумно взялся рукой за виноградную лозу – корень ее был далеко внизу, в земле, в плодородной земле моей Цветущей…
Я чуть сжал ладонь.
В рост. В развитие, в старение, в осень и опять в весну. Ветер унесет листья, зола вернется в землю, и будет пища корням.
* * *
Поле чернело золой. Вчера ночью йолльцы подожгли его с четырех сторон. С тех пор прошел день и еще одна ночь. Прошел дождь, превратил золу в жидкую грязь.
– Они хотят, чтобы мы передохли с голоду, – сказала полная женщина с родинкой на кончике носа.
Высокий светловолосый парень сплюнул сквозь зубы:
– Как же… Не дождутся.
Над верхней губой у него едва пробивались тонкие, прозрачные усы.
Поодаль толпились люди. Переговаривались. Жались друг к другу.
– Эй, дармоеды! – весело крикнул мужчина лет пятидесяти (его рука лежала на плече небольшого щуплого мальчишки). – Сеять будем – или плакать будем? Тащите все всхожее, что есть!
Дождь то утихал, то снова начинал моросить. Расходились тучи. Одна за другой вставали на небе радуги.
– Радуга – к веснарству, – бормотал мужчина. – Ну, где вы там, дармоеды?
Увязая в земле, катились тяжелые тачки. Люди сгружали мешки и корзины, торопливо шли, разбрасывая зерно – каждый по своей полосе, не ошибаясь и не сталкиваясь, хотя в горелой грязи не было видно меж.
– Не перерасти, Осот, – строго сказал мужчина. – Осыплется – как его потом жать… Усач, Ягода, вместе, что ли?
Женщина с родинкой улыбнулась, двумя руками отбросила с лица тяжелые темные пряди. Парень с невидимыми усами высморкался в грязь, скромно вытер руки о штаны.
– Ну… Поехали. Вместе!
Мальчик побежал.
Лучше бы, конечно, замереть, как солидному веснару, глядя в сторону, с равнодушным лицом. Слушать охи да ахи крестьян, не смотреть, как поднимается рожь – только чувствовать, как бегут по стеблю соки… как наливается колос…
Но он не мог удержаться. Не мог устоять. Таким восторгом, такой силой и радостью наполняла его работа.
Он бежал, раскинув руки. Он подпрыгивал, и под его босыми ступнями, и далеко вокруг лопались зерна. Выстреливали белые ростки – корни. Укреплялись. Тянули вверх зеленые побеги. Яркая зелень пробивалась поверх черного, грязного, безнадежного – поверх сгоревшего урожая. Все выше тянулись стебли. Солнце, вырвавшись из–за туч, засветилось на каплях росы.
– Цвети! – кричал мальчик на бегу. – Цвети!
Среди колосьев проглядывали красные и синие цветы. Дед много раз велел ему не растить сорняков, а он все равно растил. И они вырастали, открывали лепестки и снова сбрасывали, и вырастали снова, а колосья поднимались, меняли цвет, из зеленых становились желтыми, тяжелели, клонились к земле…
– …то–ой! – кричал дед, и ветер носил над полем обрывки его слов. – …ерасти–ишь!
Мальчик остановился.
Еще бы миг – и они в самом деле начали бы осыпаться. Вот какие они тяжелые. Вот как гнутся к земле…
– Жните! – кричал дед. – Жните, пока есть время!
Мальчик побежал обратно – по меже, между колосьями, старясь как можно меньше их тревожить. Все поле покрылось жнецами; взлетали косы. В лихорадочной спешке вязались снопы. Мальчику тоже сунули в руки серп, и он торопливо срезал колосья, и сквозь их желтый лес на него смотрели, смотрели разноцветные глаза васильков и маков. Синее небо… Красная кровь из случайной царапины – обрезался серпом, дуралей…
Разошлись тучи и выкатилось, всех благословляя, солнце.
* * *
Маг зачарованно смотрел, как движется по комнате лоза. Выбрасывая в стороны зацепки–крючки, она потянулась по стене в потолку, обвилась вокруг балки – жуткое, прекрасное, завораживающее зрелище. Вот зеленая плеть ухватилась за свисающую веревку, поползла по сетке гамака – все дальше и дальше… Я разжал пальцы. Лоза успокоилась и замерла.
Маг смотрел на меня. Это был странный взгляд.
– Здесь такая земля, – сказал я. – Только надо ее как следует удобрить. Тогда из семечка вырастет дерево – в три обхвата, в шесть обхватов… и его будет тяжелее спилить, чем вырастить.
Маг отвел взгляд. Отошел к стене, выбрал гамак, не тронутый лозой, подтянул веревки и лег, закинув руки за голову, не снимая пыльных сапог.