Темные числа - Зенкель Маттиас

Леонид кивнул: ни плач заболевших младенцев, ни ссоры соседей, ни хлопанье дверьми, ни концерты свистящих чайников не проникали через эту защитную стену.

Коридор, кухню, ванную и туалет Ткачёвы вынуждены были делить с восьмью жильцами. Фома не знал, кто из них повесил на двери в туалете шутки о кибернетике, вырезанные из «Крокодила», но счел их появление хорошим знаком – свидетельством, что соседям не чужды новейшие научные разработки.

Галина подавала на стол маринованную селедку и одна бежала в оперу или в кино либо обратно на кухню. Так проходил каждый третий или четвертый субботний вечер, с тех пор как Леонид и Фома стали вместе работать в КБ ОМЭМ.

Их разговоры в большинстве своем напоминали засасывающий по пояс зыбучий песок, из которого они не могли выбраться до рассвета. Во время таких бесед Фома по многу раз то бледнел, то багровел, в зависимости от того, о чем шла речь. Когда на висках у него вздувались жилы, он замолкал посреди предложения и менял тему, поэтому некоторые истории и рассуждения дробились на части, растягиваясь на несколько дней, а то и недель. Лишь постепенно Леонид полностью узнал биографию Фомы.

Он родился в Твери и много лет не выезжал за ее пределы. «В Твери я переболел скарлатиной, но как только город переименовали в честь Калинина, я подхватил краснуху, ветрянку, потом свинку и перенес сотрясение мозга». Подростком Фома неуклюже играл в городки и не подавал надежд как аккордеонист. «В юности что-то еще могло измениться к лучшему, но что поделаешь?»

Иногда звучала и другая версия. Маленький Фома, играя в городки, был грозой противников и аккордеонистом от бога. «Мне были открыты многие пути, но что поделаешь?»

Не было сомнений, что уже в школе он мастерски строил модели кораблей, обожал сказочные повести Волкова и фильм «Остров сокровищ» Вайнштока, да, «Кто не с нами, тот трус и враг!». Его мировоззрение подверглось серьезному испытанию, когда немецкая армия пересекла границы Советского Союза. «Великий и ужасный волшебник Изумрудного города молчал дней десять, а потом вдруг обратился ко мне как к гражданину и брату».

Но не все, как скоро выяснилось, подхватили новую песню Сталина. Усталый военный комиссар вытолкал Фому из призывного пункта в приемную и мрачно крикнул, что если еще какой-нибудь идиот пропустит несовершеннолетнего, то сразу же сам отправится на передовую.

Когда фронт угрожающе приблизился к Калинину, в первую очередь эвакуировали фабрику, где мать Фомы работала наладчицей станков. «Так я и попал за Урал».

Вокруг завода, в кратчайшее время выстроенного в чистом поле, возвели стены. «На заводской цех стройматериалов хватило, а на жилые бараки уже нет. Мама, как и большинство рабочих, после смены оставалась спать у работающих станков. Там было сухо и тепло».

Фома же обустроился в пещере, собирал дрова, грибы и ягоды, познакомился с несколькими неприятными микробами. Он представлял, как будет героически бороться со снежными заносами, но уже осенью мать отправила его в близлежащий поселок Папанинское работать на фабрике. «Фабричный корпус возвели незадолго до войны из ничего. Рабочее общежитие находилось еще в стадии строительства, одна коробка. К счастью, трубы для вывода отработанного тепла с фабрики уже проложили, и их можно было временно подключить к системе отопления с помощью пожарных шлангов, которые из-за перепадов температур становились хрупкими и переламывались».

Наконец Фома достиг возраста, когда из него в ускоренном порядке можно было выковать стрелка и отправить в Венский лес. Там он получил ранение. Взрывной волной его швырнуло о ствол сосны. «…И все почернело».

Во всяком случае, такая версия звучала в пяти-семи рассказах. Дважды он говорил, что его швырнуло о телеграфный столб, но это мелкая нестыковка. Факт остается фактом: Фома очнулся уже в лазарете. Мир восстанавливался из кусочков, при этом некоторые из них явно встали не на свое место. К примеру, цифры теперь доходили до сознания Фомы быстрее, чем слова. В этом состоянии внезапно прояснилось множество взаимосвязей, «скажем, что между любым числом и его квадратом находится как минимум одно простое число».

К тому времени, когда Фома поправился, война в Европе давно закончилась. Он успел сделать новые открытия: у австрийских поварих никогда не получаются приличные блины, только какая-то размазня; граната безвозвратно лишила цвета его волосы; а мир – это корабль, построенный из уравнений. «Вот что я тогда понял».

Твердо решив использовать новые знания, Фома поступил в университет. Он изучал в Москве политэкономию и математическую экономику. Из интервалов между знаками он с лунатической уверенностью делал правильные выводы. Юные выпускники школ и преждевременно поседевшие мужчины в тусклых костюмах считали, что он далеко пойдет.

Так и было, пока однажды на занятиях студенческого кружка, где обсуждали восьмую главу «Краткого курса истории ВКП(б)», все не испортил союз «но». «Я сказал, что о Троцком можно говорить что угодно, но… а потом то одно, то другое, просто мысли, которые пришли мне в голову, пока я служил в армии. А кто-то с хорошей памятью доложил об этом „но“ куда следует».

Там заключили, что реакционные взгляды Фомы неразрывно связаны с антигуманистическим мировоззрением. Он было бросил на другую чашу весов медали «За отвагу», «За взятие Вены» и «За победу над Германией», но металл не перевесил. Ему настоятельно рекомендовали перейти на производство и там найти точки соприкосновения с прогрессивным образом мыслей победившего пролетариата. «Профессор Кагги-Кар спас меня, отправив к своему бывшему аспиранту. Так я попал в Кыргызский государственный университет во Фрунзе, началась своего рода академическая ссылка».

В сфере вычислительных машин история КПСС играла меньшую роль, чем в политэкономии. Фома, хорошо зарекомендовавший себя во время строительства первого в Киргизской ССР вычислительного центра, остался там работать преподавателем. Вдобавок ему позволили продолжать исследования арифметико-логических устройств. «Самые быстрые и самые мелкие элементы с технической точки зрения чаще всего самые сложные. Задачей было найти приемлемые компромиссы между скоростью и сложностью технического исполнения, основные принципы для последующих поколений ЭВМ. Я, можно сказать, в какой-то степени остался экономистом и вдобавок стал инженером. Пожалуй, ничего лучше того „но“ не могло сорваться у меня с языка».

Однако время от времени в его голосе звучало сожаление, что он так и не получил диплом по специальности «политэкономия». «Как знать, может, я стал бы важной птицей, а?»

Когда ему наконец позволили вернуться в Москву, он был уже кандидатом наук – не говоря о том, что между делом Фома освоил множество печальных мелодий на аккордеоне. «Городошную биту я, правда, уже много лет не держал в руках. И модели кораблей забросил, с тех пор как занимаюсь своей маленькой ГЛМ».

Увидев куб в кабинете Фомы, никто бы не сказал, что это универсальная вычислительная машина. Устройство объемом кубический метр находилось на металлической стойке высотой около полуметра. Жестяной лакированный кожух в бело-голубую полоску крепился барашковыми гайками. Виски Фомы сияли от гордости, когда он впервые привел Леонида к себе в кабинет. Еще никто не удостоился чести заглянуть во внутренности машины, и Фома сказал Леониду: «Как ни грустно тебя разочаровывать, ничего не изменится, пока машина не будет полностью готова и я не закончу все контрольные испытания».

Тем не менее по инструментам часовщика и крошечным деталям на верстаке можно было понять, насколько сложно устроена ГЛМ. Хотя Фома держал в тайне технические подробности, он охотно объяснил Леониду, почему конструкция обязательно должна быть механической.

– Иначе мир никогда не узнает, было ли подобное возможно уже сто лет назад. Разумеется, при ограниченных средствах мне никогда не создать нечто большее, чем этот экспериментальный образец. Чтобы выполнять все необходимые операции, ГЛМ должна быть объемом не меньше пятисот кубометров. Модель меньше осилил бы разве что косой левша из Тулы.