Темные числа - Зенкель Маттиас

– Пятьдесят восемь, шесть, двенадцать, – сказала Надежда, взяв Леонида под руку.

Он был в восторге от числовых ребусов: число шесть – делитель числа двенадцать, но ни шесть, ни двенадцать не делители числа пятьдесят восемь. Шесть – наименьшее совершенное число, двенадцать – наименьшее избыточное число. Потом, шесть – это число поцелуев для второго измерения, а двенадцать – для третьего. Но при чем тут пятьдесят восемь? Он не сомневался, что решение простое (совсем недавно Надя призналась матери Леонида, что математика не ее конек).

Она крепче сжала его руку.

– Это самая грустная часть нашей семейной истории.

– Как же, Наденька, декабрь пятьдесят восьмого, когда я лежал в госпитале?

– Лежал в госпитале? Нет, солнышко, – ответила она и, понизив голос, стала рассказывать, что из-за этих вполне обыкновенных цифр она родилась в исправительно-трудовом лагере для жен врагов народа и выросла в детском доме. Отца реабилитировали несколько лет назад. Он не совершал никаких преступлений по пятьдесят восьмой статье. Теперь в судебных документах черным по белому было написано, что он не был ни шпионом, ни контрреволюционером. И если бы он не попытался бежать из лагеря, возможно, до сих пор был бы жив. Узнав это, Надежда решила, что теперь будут сняты и обвинения против матери, ее наконец освободят – раз отец ни в чем не виноват, то и мать не должна нести наказание. Однако в ответ на многочисленные запросы администрация лагеря сообщила ей, что мать умерла незадолго до окончания войны.

– Так что все эти годы я, оказывается, и правда была сиротой.

Леониду вспомнились слова отца, которые звучали так уверенно, так успокаивающе, и теперь он повторил их твердым голосом:

– В неспокойные времена возможны всяческие недоразумения.

Надежда беззвучно пошевелила губами, вырвалось облачко пара. Она вопросительно смотрела на Леонида – идя справа, она глядела скорее в его серый глаз, поблескивающий в зимнем свете. Через неделю Надя сообщила Леониду о беременности.

С тех пор как Леонид перепечатал стихи набело, рифмы отпустили его. Освободилось место для вполне прозаических головных болей, для машинного языка и математики. Мнимые, тайные, трансцендентные, непокорные числа и переменные снова упорядочивались, постепенно складываясь в понятные послания. Программируемые вычислительные устройства уже не икали от его команд, а все чаще выдавали применимые возвращаемые значения.

Вскоре он восстановил свою репутацию лучшего репетитора для студентов второго курса, и популярность математического кружка, который он вел в Доме пионеров, росла. Кроме того, Леонид оказывал серьезную поддержку Варваре Волковой и Славе Комарову, правя их кандидатские диссертации.

Сделав рывок, он завершил дипломную работу, начатую до ухода в армию, отыскал блокнот, который вел в Феофании. Он попытался восстановить ход мыслей тринадцатилетнего мальчика, каким был тогда. Леонид решительно настроился проследить процесс, благодаря которому в его подростковом сознании сложилась четкая картина материального мира и который, будучи критически осмысленным и запрограммированным в вычислительной машине, должен стать кандидатской диссертацией. Однако едва ему показалось, что он напал на след, как пришлось прерваться из-за пульсирующей боли в висках. Когда боль утихла, Леонид смог вернуться к работе, но обнаружил, что свернул на ложный путь. Спустя четыре недели бесплодных размышлений возникло искушение съездить в Феофанию.

– А если не поможет, то в Моршин.

– Куда? Как ты себе это представляешь? Ты же знаешь, доктор Эвентова мне прописала строгий постельный режим. Лучше сходи в магазин. Умираю, как хочется киевскую котлету!

Черный, некогда громадный кот притаился на мусорном баке за общежитиями. Выглядел он потрепанным и истощенным, будто все это время дожидался возвращения Леонида, вынужден был не раз оборонять свой наблюдательный пост от сородичей и мусорщиков с ножами и теперь вправе рассчитывать на благодарность в виде как минимум стакана рыбьих глаз. Пробравшись на носках ботинок через никогда не высыхающую лужу перед мусорными баками, Леонид вынул из авоськи копченую рыбу. Оторвав ей голову и хвост, он возложил дары к кошачьим лапам и вытер жирные пальцы о кошачью шерсть. Кот заурчал. Убаюканный низкочастотными мелодичными звуками, Леонид снова погладил кота. Позднее в одном из интервью он расскажет, что черный кот погрузил его на несколько секунд в глубокий гипнотический транс. С противоположного берега лужи действительно казалось, будто Леонид заснул стоя. Прекрасная Варвара высунулась из окна третьего этажа и свистнула в два пальца. Кот спрыгнул с бака, и Леонид пришел в себя. Более того, головная боль, мучившая его уже несколько недель, вдруг исчезла, и от внезапного облегчения в голове блеснула идея: «Эврика!» Он взглянул на окно прекрасной Варвары, с воодушевлением помахал рукой и заспешил к дверям. В комнате Варвары он записал первые мысли о создании тест-программы для вычислительных машин. Эту ниточку Леонид продолжил распутывать, уже бросив записи на кресло вместе с остальными вещами.

– Леня, ау, ау, – смеялась Варвара, и прошло еще какое-то время, до того как связь осуществилась. Потом Леонид помчался в общежитие для семейных пар, где Надежда изнывала по копченой рыбе и пастиле.

Вернувшись за письменный стол, Леонид погрузился в размышления о своих гениальных заметках. В последующие дни он четче поставил проблему и наконец увенчал проект заголовком «Автоматическое определение продуктивности искусственного интеллекта».

Дальнейшая алгоритмизация оказалась непростой. Тест-модуль N должен был ставить перед машиной задачу, с которой легко справлялся мозг Нади: «Тест-модуль направлен на способность дословно заканчивать любое предложение на русском языке одновременно с говорящим. Едва ли можно представить более эффективный способ проверки искусственного интеллекта».

– Я рад, что у тебя снова появились идеи, – сказал профессор Берггольц. – Но, если честно, постановка цели неубедительна. Я не понимаю, какую пользу в среднесрочной перспективе должна принести программа. Пройдет минимум пятнадцать лет, прежде чем мы создадим универсальный искусственный интеллект. Для этого нам понадобятся две-три первоклассные испытательные установки. Но автоматический анализ будет считаться целесообразным, только если элементов, требующих проверки, будет намного больше.

Профессор Бабдис, придерживаясь той же точки зрения, сослался на заключительную часть своей последней книги:

– Тест Тьюринга и прост, и эффективен. Его нам, без сомнения, будет достаточно в течение четырех плановых периодов. Поэтому, вместо того чтобы работать, не обращая внимания на объективные требования технологического развития, не лучше ли тебе принять участие в комсомольской кампании по поддержке химической промышленности? Ты мог бы, например, моделировать процесс производства незамерзающей жидкости с помощью дифференциальных уравнений в частных производных.

Увы, не только Бабдис и Берггольц не поддержали тему Леонида, этого не сделал ни один профессор на факультете. В Институте прикладной математики и вычислительной техники для Леонида тоже не нашлось подходящей ниши. Более того, Сергей Алексеевич напрямую спросил, так ли уж нужна ему диссертация:

– С твоими способностями к преподаванию и контакту с молодежью, может, стоило бы…

У Леонида возникло ощущение, что вокруг взвилось кошмарное облако пыли, но шрамы придавали ему боевой вид, несмотря на слезящиеся глаза. Сергей Алексеевич посмотрел поверх фигуры бронзового Дон Кихота на столе и отвел взгляд.

– Я понимаю, у тебя руки чешутся, хочется заняться практикой. А ты точно полностью выздоровел? Готов работать?

Леонид сдержанно кивнул, и Сергей Алексеевич рассказал, что недавно создали конструкторское бюро для разработки мини-ЭВМ. «Nomen est OMEM», – скаламбурил по телефону заместитель директора. Перейдя к делу, он сообщил, что Госплан рассматривает этот смелый внеплановый проект как весьма престижный.