Кеннет Балмер - Транзитом до Скорпиона
В оттененном лунами сумраке мраморных стен Локу подкрался ко мне. Лицо его оставалось таким же серым и осунувшимся, но подбородок, выпяченный еще свирепее, вызвал у меня подъем духа.
— На этой неделе вусков кормим мы, — доложил он, сверкнув глазами в лунном свете.
— И? — спросил я.
Он вынул из набедренной повязки молоток и зубило. Я кивнул. Найденные в хижине такие инструменты означали смерть, если ими не работали на мраморных фасах или в Черных шахтах. Там внизу, запертые на семь дней и ночей, рабы не носили цепей. Теперь, на поверхности, нас снова крепко сковали.
— Ты действовал отлично, Локу, — одобрил я. — Мы, кланнеры Фельшраунга, никогда не забудем Локу.
— Да помогут нам быстрые ноги Дипру! — простонал Нат, съеживаясь. Локу лениво двинул ему кулаком в челюсть, отправив в угол хижины.
Я не думал, что Нат, вор, предаст нас.
Семь дней мы ждали в белых карьерах, пока не пришла наша очередь грузить на баржи огромные мраморные блоки в соломенных тюках и отвозить их в город. Где-нибудь в городе или, что лучше, на открытой равнине нас будут поджидать мои люди. Они без сомнений оставались на свободе. То, что делали с пойманными рабами, было, учитывая обстоятельства, безобразно и становилось известно всем.
Всю неделю были выставлены дополнительные охранники, многие в ало-изумрудной форме городской стражи. Это были воины, выставляемые Домами в качестве полицейских сил. Рапы чаще обычного пускали в ход кнуты. Рапы-невольники кипели от возмущения. Мы же с моими ребятами вели себя образцово.
Непрестанное звяканье инструментов обтесывающих камни женщин, тяжелый стук молотков по зубилам на всех фасах карьера, глухое рычание вращаемых вусками пил, подымающих тучи крошки и пыли, — все эти звуки день за днем действовали на нервы. Но мы оставались спокойными, послушными и внимательными.
Мы кормили вусков по очереди, сливая остатки помоев в их корыта, зажатые между бесценных мраморных плит. Вонь стояла почти такая же, как в Черных Шахтах. Вуски опускали в корыта рыла, хрюкали и чавкали, а волны тошнотворной жидкости омывали наши ноги, наполняя носы зловонием. Те, в чьи обязанности входило кормить вусков и кого мы освободили от этих обязанностей, думали, что мы рехнулись. Множество настороженных охранников несло дозор, но мало кто стремился подходить чересчур близко к загонам вусков. Постепенно мы начали сокращать вускам пойло.
В предпоследний день они сделались непокорными, как ни разу не наказанные рабы. Так что какое-то время, трудясь на мраморе, с отражающимся от блестящих поверхностей и слепящем солнечном свете я опасался, что рассчитал неправильно. Но вуски, — глупые твари. К концу дня они хрюкали, визжали и по пути назад в загоны даже пытались неуклюже убежать в сторону. Мы соблазнили их небольшим количеством еды и несколько успокоили.
В последний день они выглядели угрюмыми и озабоченными, тянули грузы и вращали колеса с какой-то глупой агрессивностью, заставившей меня от души пожалеть бедняг за то, что мы вынуждены были с ними делать. Рабы, приставленные погонять вусков, по большей части мальчики и девочки, держались от них подальше, а вечером, когда два солнца утонули в золотых, изумрудных и алых потоках света, предпочли не попадаться им на пути.
Мы отнесли большие чаны с пойлом к загонам, и я сумел пролить изрядное количество мерзкой жидкости чуть не под сапоги охранника-рапы, который гортанно прокричал в мой адрес непристойные ругательства. Мне пришлось выдержать щелчок его кнута, но не без пользы, так как охранники в результате убрались прочь.
Помои мы вылили за мраморными стенами загонов. В последнюю ночь вуски отправились спать голодными. Утром они тоже голодали, хотя нам полагалось накормить их в последний раз, прежде чем оттолкнуть от причала нагруженные баржи. Они визжали и хрюкали, а некоторые, сочтя голод стимулом к более первобытным действиям, тыкались атрофированными клыками в стены загонов.
Этим утром оба солнца Антареса взошли с особенно великолепным блеском. Мы до отвала наелись пойла, так и не увиденного вусками. Нат находился под наблюдением Локу. Все цепи мы тайком перерубили обмотанными в тряпье молотками и теперь готовы были сбросить их в любую минуту. Нат дрожал и взывал к своему языческому богу, покровителю воров.
Мы взошли на борт баржи, карабкаясь среди гигантских мраморных блоков, обтесанных женщинами до аккуратной квадратной формы, следуя оставленным каменщиками меловым пометкам. Я пошел на большой риск, вернувшись быстро и тихо к загонам вусков. Распахнув ворота, я побудил глупых зверей выйти, воспользовавшись стрекалом, и с радостью увидел их уродливые морды и свинячью злобу в крошечных глазках. Они страшно проголодались. И их выпустили на волю.
Вуски разбрелись по всему карьеру в поисках пищи.
Охранники носились, гневно крича, стараясь восстановить порядок. Я видел, как один ош, взволнованно размахивая двумя парами верхних конечностей, пытался с помощью пики загнать глупого вуска обратно, и изрядно повеселился, когда обычно послушное животное набросилось на него и сшибло с ног, стуча атрофированными клыками. Я прыгнул с причала на баржу и присоединился к остальным, когда на борт поднялись охранники-рапы. Их должно было быть десять, как я знал, ибо граждане Зеникки со вполне объяснимой чувствительностью относились к пребыванию в городе недостаточно охраняемых рабов. Однако этим утром, из-за того, что по непостижимой для большинства причине вуски взбесились и безобразничали в карьерах, охранников было всего шестеро.
Мы отчалили и, отталкиваясь длинными шестами, медленно поплыли по каналу меж мраморных берегов.
Вскоре берега стали кирпичными, а потом последовали и первые дома. Пока это были лишь хибарки, принадлежащие людям-без-Дома, жившим на городских окраинах и только считавшимся свободными.
Признаюсь теперь, что, снова отправившись в путешествие по воде, я пережил странное ощущение.
Мы проплыли под изукрашенной гранитной аркой, над которой проходила утренняя процессия рыночных торговцев, лотошников, домохозяек, воров и всевозможного сброда. Весь этот гам, запахи, утренняя болтовня, смех пробуждали волнение в моей крови. Небо порозовело от призрачного розового свечения, разливающегося над Крегеном тем прекрасным утром. Когда мы приблизились к городу, воздух стал слаще, напоминая нам о том, в какой зловонной атмосфере мы потели и надрывались все это время. Канал влился в более широкую протоку с кирпичными стенами, вздымавшимися на высоту десяти футов над уровнем воды. С обоих берегов на нас хмуро взирали глухие стены примыкавших друг к другу домов. Крыши были разной высоты и формы, так что небосклон при взгляде против солнца казался обрамленным прихотливым бордюром.
