Виктор Сапарин - Ультраглаз (сборник)
Шервуд сидел неподвижно. Сбоку, со стороны невидимого моря, доносился шум прибоя. С другой стороны, с экрана, неслись голоса — там тоже разыгрывался небольшой шторм. Шервуд не глядел ни направо, ни налево. Он совершал сейчас заново путешествие по станции. Вот здесь он стукнулся головой о стойку. «Стойка слишком слабая, — думает он, — надо ее укрепить». А в круглом зале, где стены вминались от бешеного ветра, потребуются дополнительные распорки. Он шел и шел, и новые мысли приходили ему в голову.
Чей-то голос настойчиво звучал с экрана. Там о чем-то еще спорили. А Шервуд уже снова работал…
Не в назидание потомству, не в Музее Неосуществленных Проектов будет выставлена его станция для разбора ее достоинств и недостатков будущими инженерами и архитекторами; она полетит на Венеру.
Шервуд обернулся к морю, чтобы отыскать на вечереющем небе, над горизонтом, переливающуюся голубым пламенем далекую звездочку…
Происшествие в доме № 5
Я был очень рад, когда мне дали квартиру в новом доме. Правда, седьмой этаж — немного высоковато для моего возраста, но лифт устранял все неудобства, а из окна моего рабочего кабинета открывался чудесный вид на город.
Первый день, как всегда, прошел в хлопотах. На другое утро вся семья сидела в столовой за чаем, когда это вдруг началось.
Встав из-за стола, чтобы принести газету, я почувствовал, что пол под моими ногами заколебался. Громко звякнула ложечка в пустом чайном стакане; ей отозвалась посуда в буфете.
— Землетрясение, — подумал я и бросился к окну.
Внизу расстилалась широкая улица, залитая асфальтом. Автомобили, как морской прибой, катились волнами, послушно замирая у светофоров. Пешеходы спокойно шли по своим делам. Здания стояли прочно и фундаментально, нигде не было никаких признаков чего-либо необычайного.
…А ложечка в стакане продолжала вздрагивать вместе с столом и полом. Люстра, подвешенная к потолку, трепетала всеми своими висюльками. Дом испытывал подземные толчки.
Точно какая-то мощная машина сотрясяла все здание. Но в нашем доме были сплошь квартиры и, кроме мясорубок, никаких других, более мощный установок в них не было. Все это было странно и необъяснимо.
Это узко ограниченное в пространстве «землетрясение» продолжалось часа два, затем дом успокоился.
На другой день все возобновилось: семиэтажное здание было точно в ознобе.
— Дом простудился, — объявил мой младший сын Игорь.
Но такое объяснение не удовлетворяло остальных жильцов. Тем более, что приступы лихорадочного состояния охватывали наше жилище и в последующие дни. Дом при этом покачивался, да покачивался, словно это был маятник, а не семиэтажная каменная махина. Особенного размаха достигли эти колебания в верхней части здания: не седьмом этаже чай выплескивался из стаканов, в одной квартире даже упала и разбилась бутылка с молоком, стоявшая на краю стола.
Понемногу начали раздаваться голоса протеста и возмущения. Но против кого и против чего? Наиболее горячие головы предлагали подать в суд на архитектора, строившего здание. Особенно возмущался бухгалтер Епифанов, живший через площадку от меня.
— Ну что же это такое? — кричал он, врываясь ко мне в одном жилете с самопишущим пером в руке. — Я жил у сестры в доме, который передвигали. Так представляете себе, никто даже не почувствовал что мы едем. Дети сестры были просто разочарованы. Проснулись и — на другой улице. А тут…
Он хлопал дверью и убегал, задыхаясь от негодования.
Наконец решили создать специальную комиссию для расследования причин этого непонятного явления. В нее вошел инженер Иван Матвеевич Ляпунов, а от жильцов седьмого этажа, наиболее страдающих от «землетрясения», выдвинули меня.
— Все это — чепуха, — объявил Иван Матвеевич, — все эти нарекания против строителей — сплошное недоразумение. Дом сделан как надо. Я смотрел чертежи: на редкость добросовестная постройка. Причину надо искать не в доме, а вне его.
Иван Матвеевич, как оказалось, сделал уже некоторые наблюдения над «подземными толчками» и с помощью хронометра определил даже их период получились очень правильные колебания. На чертеже, продемонстрированном Иваном Матвеевичем, они имели вид аккуратной волнистой линии — «синусоиды», как навал ее инженер. С записью этих колебаний мы и отправились на поиски их таинственного источника.
Прежде всего Иван Матвеевич тщательно обследовал все соседские дворы и сооружения, заглядывал даже в подвалы. Но ничего подозрительного обнаружено там не было.
Сами эти дома не проявляли ни малейших признаков неустойчивости, хотя среди них был один совсем старый, опиравшийся, словно на костыли, на какие-то бревна. Этот доживавший последние дни домишко стоял на краю пустыря, где уже был начат котлован для постройки большого нового дома.
На другом конце пустыря маячил маленький сарайчик, похожий издали на собачью будку. Из сарайчика раздавалось пыхтение слабосильного моторчика внутреннего сгорания. Голубые кольца дыма выскакивали из выведенной наружу черной трубы.
Иван Матвеевич вдруг насторожился и, вынув блокнот и хронометр, стал прислушиваться к работе «движка». Я стоял скучая рядом, не видя, что могло заинтересовать его в жалком «предприятии». Но вот инженер, наконец, удовлетворенно кивнул головой и уверенно сказал:
— Оно самое. Вот причина «землетрясения» в нашем доме.
Я оглянулся. Наш дом был едва виден отсюда и то лишь благодаря тому, что возвышался на другими зданиями. «Причина землетрясения» находилась так далеко от него и выглядела такой мизерной по сравнению с производимым ею действием, что я принял слова Ивана Матвеевича за шутку.
Но он приступил уже к обследованию «предприятия». Движок приводил в действие насос, откачивавший грунтовую воду из котлована. Строители очень удивились требованию Ивана Матвеевича заменить этот мотор другим двигателем. Между ними возник довольно длительный спор, в котором обе стороны не скупились на технические термины, но я, как специалист по истории средних веков, в этом споре ничего не понял.
Иван Матвеевич все же настоял на своем.
На другой день движок убрали. И — это было похоже на колдовство! — дом перестал качаться. Он стоял незыблемо, и казалось невероятным, как его вообще можно было вывести из этого состояния абсолютной устойчивости.
Прошло три дня.
Я зашел по одному делу к Ивану Матвеевичу и застал его за какими-то вычислениями, которые он делал, сидя за столом.
— Над чем трудитесь? — спросил я, когда мы покончили с делом, ради которого я пришел.
