Сергей Абрамов - Неформашки
Умнов широко шагнул, потерял равновесие. Таинственный конспиратор Ухов поддержал его сзади, да так рук и не отпустил, вел Умнова, как раненого. А что? Осадный город, всяко бывает. И ввел его в невероятных размеров зал — нет, не зал все-таки: склад, явно склад, только пустой и гулкий, слабо освещенный голыми лампочками, висящими на длинных пластиковых проводах. И весь этот зал-склад дотесна был заполнен людьми. Люди стояли, плотно прижавшись друг к другу, будто страшились потерять контакт, стояли, не шевелясь, молча, напряженно, и Умнов, быстро привыкая к пещерному полумраку, восторженно ужаснулся: как же много их было! Он различал только тех, кто стоял впереди, а остальные пропадали, терялись вдали — именно вдали. Здесь были Ларисины неформашки — панки, культуристы, металлисты. Здесь были рокеры, держащие мотоциклетные шлемы, как гусарские кивера, — на согнутых руках. Здесь были юные роллеры, перекинувшие через плечи побитые ездой ботиночки на роликах. Но здесь были и незнакомые Умнову персонажи: вон какие-то солидные старики с орденскими планками на широких лацканах широких пиджаков; вон какие-то парни в джинсах и свитерах, по виду — то ли инженеры, то ли рабочие; вон какие-то женщины, немолодые уже, тесной группкой — в неброских платьях, простоволосые, а кое-кто в косынках, завязанных на затылке в стиле тридцатых годов. Стояли военные, явно — офицеры: чуть отсвечивали погоны, поблескивали золотом. Стоял пожилой капитан милиции — не тот, что встречал Умнова, другой, хотя и возрастом схожий. А вот уж точно рабочие — в замасленных комбинезонах, похоже — только-только со смены…
Это те, кого Умнов разглядел. А можно было попристальнее всмотреться в толпу, пройти сквозь нее — протечь, ловя напряженные взгляды на него, Умнова: кто ты, пришелец? Зачем ты здесь? С кем ты?.. Но Умнов подавил в себе это внезапное желание, потому что нутром ощутил опасность. Нет, не опасность даже — тревогу скорее. Почему?.. В первом ряду между суровым культуристом в клетчатых штанах и юным синеволосым панком увидел… Ларису. Иную, чем днем: в джинсиках, в маечке какой-то несерьезной, волосы хвостом забраны. «Но комсомольская богиня? Ах, это, братцы, о другом…» Она тоже молчала, как все, смотрела на Умнова без улыбки, словно ждала от него чего-то…
Он резко, вырываясь из рук Ухова, шагнул к ней.
— Ты зачем здесь?..
Она ответила суховато — без обычной своей улыбки:
— А где же мне быть, Андрюша? — вопросом на вопрос.
— Но ты же… — не договорил.
А она поняла.
— Не я одна.
— Все где-то работают или учатся, — непрошено вмешался Илья. — Один я на вольных хлебах…
Умнов понял, что бессвязные вопросы смутной картинки не прояснят. Если искать ее смысл, то с самого начала. А тогда и комсомольской богине в той картинке место найдется.
— Кто вы? — спросил он Илью.
— Мы?.. Хотите официально?.. Неформальное объединение людей, которых… как бы это помягче?.. не устраивает положение дел в Краснокитежске.
Хотел пообщаться с диссидентами, вспомнил свое мимолетное желание Умнов. Вот они. Общайся. Только верен ли термин? Уж если и называть кого диссидентами, то скорее Василь Денисыча иже с ним. А эти? Очередные неформашки? Официальные протестанты? Подполье в осадном городе?..
— Значит, не устраивает, — сказал Умнов, сам мимоходом подивившись невольному сарказму, прозвучавшему в голосе. — И как же вы хотите поправить сие положение? Листовки? Устная агитация? Теракты? Вооруженное восстание?
— Так разговор не получится, — мягко улыбнулся Илья. — Или вы нас принимаете всерьез, или — до свидания.
Красиво было бы заявить: до свидания. Или еще лучше: прощайте. Повернуться и столь же красиво удалиться в ночь. Но куда удалиться? В славный постоялый двор «Китеж»? В душные объятия добрейшего новатора Василь Денисыча?.. Нет уж, дудки!
— Ну, допустим, всерьез. Тогда всерьез и отвечайте. Без «как бы помягче».
— Как мы хотим поправить положение?.. Очень просто. Делом.
— А поподробней — никак? — все ж не сдержался, ернически спросил.
Илья не заметил — или не захотел заметить? — умновского ерничества.
— Подробней некуда: обыкновенным делом. Каждый — своим… Я сейчас вроде бы прописные истины скажу, но вы не обижайтесь, ладно? Они хоть и прописные, но все ж — истины… Так вот: рабочий — у станка, инженер — у кульмана, шофер — за рулем, школьник — за партой… Ну, и так далее, сами продолжайте.
— Это что, новая форма борьбы с неформашками?
— Неформашки… Хороший термин. Слышал его от Ларисы… Нет, в принципе не новая. О ней и классики писали… Только прочно забытая. И для неформашек, как вы говорите, смертельная.
— Интересно: почему? — Умнов и впрямь заинтересовался.
Смех смехом, а он действительно думал о том, что ему поведают о тайных организациях боевиков, о тайных складах бомб и гранат, о тайных типографиях. Но тайная организация хорошо работающих — это, знаете ли, странновато слышать.
— Потому что дело никогда их не занимало. На кой оно им? Куда важнее слово! Слово о деле. Победные рапорты. Громкие отчетные доклады. Дутые цифры. Пышные лозунги. Да мало ли… А просто работать — это, видите ли, неинтересно. Это, видите ли, сложно и хлопотно. За это, видите ли, и по шапке схлопотать можно. По ондатровой… А за веселый отчет, за мажорный доклад — тут тебе и должность, тут тебе и орденок к юбилею, тут тебе и лампас на портки. Сами, что ли, не знаете?..
Знаю, горько подумал Умнов. Еще как знаю! Куда проще приписать к плану, чем выполнить его. Куда легче сбацать тяп-ляп и звонко отчитаться, чем сделать на совесть и, может быть, не успеть к сроку, опущенному «с горы». Куда приятнее выкричать орден, чем его заслужить… Слово надежнее дела. За слово не бьют, кресло из-под задницы не вышибают — в крайнем случае на, другое пересаживают. Бьют за дело. Даже — бывало! — за отлично исполненное. Да чаще всего за отлично исполненное и бьют: не высовывайся, гад, не портя общую красивую картину незапланированным качеством! Или количеством… Но с другой стороны…
— Но с другой стороны, — сказал Умнов, — как может хорошая работа всех стать смертельной для одного?
— Василь Денисыча в виду имеете? Если бы он один был!.. Их легион! И не только в начальственных креслах, но и у станков, у кульманов, за рулем, за партой. Что я перечислял? Везде… Отвыкли у нас по-настоящему работать. Отучили. Охоту отбили.
— Ну, хорошо, ладно. Сколько вас здесь — понимающих? Сто? Пятьсот? Тысяча?.. Ну, будете вы работать на совесть, а у остальных, у неформашек от станка с кульманом, от этого своя совесть проснется? Слабо верится, товарищ Илья.
