Сергей Абрамов - Как хорошо быть генералом
Обзор книги Сергей Абрамов - Как хорошо быть генералом
Сергей Абрамов
Как хорошо быть генералом
Звонили цирковые начальники, плакали, просили, канючили: очень надо, Владимир Петрович, без вас ничего не выйдет, Владимир Петрович, вам терять нечего, Владимир Петрович.
Лестно было. Для виду поломался, но согласился. Спросил только:
— Когда ехать-то?
— Завтра, — уже без слез, деловито сказали цирковые начальники, — завтра и в путь, любезный Владимир Петрович, с утра по холодку, дорога хорошая, сухая, вас там ждут с распростертыми объятиями…
С распростертыми объятиями ждали Истомина Владимира Петровича в старинном русском городе Ярославле, не соврали начальники, но вот вам вопрос на засыпку: распростертыми для чего? Для дружбы? Фиг-то! Если уж и объятия, то единственно смертельные, ибо в старинный этот областной центр Истомин ехал не благодетелем, отнюдь, отнюдь…
Ситуация, известная каждому гражданину из школьной еще программы по литературе: к нам едет ревизор.
А к тому ж, помнится автору, был некогда такой леденящий душу детектив под уместным сейчас названием «Смерть ревизора» — то ли пера Агаты Кристи, то ли машинки Жоржа Сименона, то ли кисти кровожадного господина Чейза…
Но Истомин о смерти в объятиях не помышлял, Истомин сам был писателем, известным в самой читающей стране мира, и знал, как легко сочиняются все эти смерти в объятиях, на взлете, в штрафной площадке и тэ дэ и тэ пэ и как ничтожно мало в них реального, приземленного, бытового. Реально как: напился, подрался, стукнул по голове стеклянной тарой, проспался, ужаснулся, сознался. Рутина… А этого Истомин тем более не опасался, поскольку верил в благородное чинопочитание, сильно развитое у артистов цирка, коих, сообщим наконец, он и ехал ревизовать в город на Волге. Ну-у, «ревизовать», конечно, понятие иносказательное, точнее и проще — беспристрастно оценить творческий уровень, измерить и взвесить посильный вклад в нетленное цирковое искусство.
У каждого человека есть хобби. Один собирает марки, второй разводит рыбок, всяких там скалярий и меченосцев, третий любовно выращивает кактусы, а Истомин любил цирк. Он любил его с детства, хотя и редко попадал туда: семья жила бедновато, не до цирка было, разве что выпросишь у родителей на кино рублишко в старом масштабе цен. Но когда Истомин начал работать в газете, когда у него, у юноши еще, появились заветные корочки с тисненой золотом надписью «Пресса», он стал часто бывать и в московском цирке на бульваре, и в брезентовом шапито в парке у реки, а когда на бывших Воробьевых горах построили не цирк даже, а царский дворец из стекла и бетона, то и туда проник любознательный Истомин. И понаписал же он о разных цирковых номерах — уйму чертову! — поначалу восторженно, со слезой умиления, но чем глубже влезал он в цирковой мир, тем точнее становились его статьи, тем проблемнее, злее даже. Начал он кое-что понимать, кое в чем разбираться, разглядел лес за деревьями и с тоскою душевной заметил, что лес этот не везде зелен, не везде светел, что с могучих елок иголки давно осыпались, что столетние дубы гниль взяла, но есть, есть в лесу и крепкие березки, и аккуратные елочки, и прочие кедры, клены и ясени, да простится автору склонность к нужной метафоричности.
Короче, стал Истомин редким специалистом по цирку. Редким по беспристрастности. Стал говорить о нем с высоких трибун, стал ездить по городам и весям, смотреть цирковые программы, резать артистам правду-матку, которую, к слову, они терпеть не могли. А кто, скажите, ее любит? Да никто и не любит, нет таких мазохистов, а необходимость острой критики признают скрепя сердце, красиво лукавя: критикуй, мол, невзирая на лица, коли установка на то есть, а мы твое лицо хоро-о-ошо запомним — до случая…
А кто бы на их месте, скажите, не искал подспудно случая досадить шибко принципиальному типу? Ведь с его легкой подачи слабым — как он определил, знаток липовый! — артистам снижали ставки или вообще увольняли из цирка. Цирковые начальники с радостью доверяли наемному… ээ… специалисту, который к тому же работал бескорыстно, из чистой любви к искусству.
Но случай пока ни к кому не пришел, и Истомин горько критиковал все и вся.
Читатель вправе спросить у автора: с одной стороны — любовь к цирку неземная, а с другой — сор из избы, так? Неувязочка получается…
А вот и не получается, ответит автор. Вот у вас, читатель, сын двоечник, хулиган, от рук отбился, три привода в милицию, не сегодня-завтра родную бабушку зарежет; уж вы его кроете почем зря, уж вы его ремнем охаживаете, стыдите прилюдно и наедине, а ведь любите, сознайтесь, сердце от любви и боли разрывается… Цирк для Истомина и был таким любимым-ненавистным сыном.
Параллель понятна?.. Если понятна, пошли дальше.
Жена говорила Истомину:
— Не пойму, что у тебя за хобби: цирк или литература?.. Вон тебе из Киева звонили, со студии, надо ехать, утверждать актерские пробы. Поедешь?
— Лень, — говорил Истомин. — Я их уже по телефону утвердил.
— А в Ярославль не лень? — говорила жена.
— А в Ярославль не лень, — говорил Истомин и был житейски прав, ибо вот вам еще одна близкая параллель.
Представьте себе инженера по профессии и, скажем, филателиста по увлечению, стоящего перед сложной дилеммой: провести свободное время — подчеркиваем: свободное! — в родном цеху или же в филателистическом обществе. Куда он пойдет? — вопрос для членов телеклуба «Что? Где? Когда?». И через минуту ответ: он спешит в общество с кляссером под мышкой. Итак, один ноль в пользу клуба знатоков…
Впрочем, речь о свободном времени. Когда, к примеру, надо было написать сценарий для Киева, Истомин зад от стула не отрывал, на телефонные звонки не откликался.
А сейчас ему не писалось, смутный призрак новой повести еще только маячил в опасливом отдалении, и четырехчасовая автомобильная поездка по сухому шоссе пришлась как нельзя кстати: будет время подумать, поломать голову. Истомин считал, что ничто так не способствует процессу творчества, как длинная дорога.
И вот уже утро, и вот уже девять часов, и вот уже выведен из стойла белый «жигуленок» Истомина, и бензина в нем под завязку, и цилиндры в масле купаются, и давление в шинах на должном уровне. «Чтобы не пришлось любимой плакать, крепче за баранку держись, шофер». Песня.
Тут к месту сделать небольшое самокритичное отступление, назовем его — автоотступление. В смысле — авторское, но и в смысле — автомобильное. Почему, справедливо спросите вы, автор так привержен легковому колесному транспорту и разного цвета «Жигули» и «Волги» переезжают у него из повести в повесть?
