Константин Соловьёв - ГНИЛЬ
Маан ожидал, что Геалах отпустит какую-то язвительную шутку, но тот, напротив, сохранял полную серьезность.
— Кажется, понял.
— Мне давно хотелось это узнать. У ученых не спросишь… Поэтому я спросил у того Гнильца. Он внешне был так похож на человека, Гэйн. На человека, который отчаянно боится. Только страх у него не обычный, а особенный. Как будто он боится не того, что его окружает, а себя самого. Это трудно объяснить. Но он это чувствовал, понимаешь? Чувствовал растущую в нем Гниль. Я думаю, он собирался застрелиться, но никак не мог решиться.
— Восемнадцать процентов Гнильцов кончают жизнь самоубийством на первой стадии, двадцать четыре — на второй.
Маан знал эту фразу наизусть. Эту — и еще многие другие, в которых тоже содержались цифры.
У ребенка, не достигшего десятилетнего возраста, шанс подхватить Гниль — ноль целых, семь десятых процента. Способность членораздельно говорить на третьей стадии Гнильцы сохраняют в семнадцати процентах случаев. Вероятность для женщины стать Гнильцом в процессе беременности — одна целая и пять десятых процента.
Ребята Мунна знали много таких цифр. У них было достаточно времени для того чтобы их анализировать, сопоставлять и складывать. По сути, цифры были единственным, что они производили.
Вероятность болезни у лиц с полным или частичным параличом — от одной целой девятнадцати сотых до двух целых процента. Иметь дело с Гнилью в образе чисел проще. За ровными рядами цифр не чувствуется вони заживо разлагающегося тела. Не видно деформирующихся черепов с видоизменяющимися зубами.
Мысль была тягучей, неприятной, Маан оборвал ее, сказав вслух:
— Я хотел найти след первичного изменения. Границу между человеком и Гнилью.
— И как? Нашел?
— Нет. Он ничего не сказал, — солгал Маан, — Не стоило и пытаться.
— Уже подъезжаем… Мне кажется, это было просто любопытство. Любопытство обычного человека, а не инспектора Контроля. Я думаю, ты просто хотел знать, каково это. Мы с тобой никогда не сможет этого почувствовать. Нулевая купированная. Мы просто не способны заболеть. И иногда нам становится интересно — что чувствуют те, кого мы не можем понять? Не всем нам, но многим.
Геалах смотрел на дорогу и в его глазах отражались зыбкие искры дорожных огней.
— И тебе?
Геалах привычно усмехнулся.
— Может быть. Все может быть, старик. Плох тот врач, который хоть на минуту не хочет оказаться на месте своего пациента чтобы понять, что тот чувствует.
Маан видел огни своего дома. Два ярких справа — это гостиная. Неяркий левее — комната Бесс. Осветительные сферы уже тускнели, погружая улицу в густые сумерки. Каждый дом теперь казался покачивающимся в ночном море кораблем, освещенным огнями.
Геалах остановил автомобиль напротив дорожки, ведущей к дому.
— Твоя станция.
— Спасибо, Гэйн. Не зайдешь на ужин? Кло была бы рада. Она мне пеняет, что ты редко у нас появляешься.
Геалах покачал головой.
— Извини, не сегодня.
— Завтра?
— Ты что, забыл? Завтра мы с ребятами собирались в «Атриум». И ты с нами.
Маан промычал что-то нечленораздельное.
— Вылетело из головы, что завтра среда.
— Отказы не принимаются, — Геалах наставил на него указательный палец, точно пистолет. Привычным жестом — в обманчивом свете Маану даже померещился блеск стали.
— Я буду. Пока, Гэйн.
— Бывай.
«Кайра» прошелестела мимо него и устремилась дальше по дороге — маленький кусочек тепла и света на быстро остывающей ночной улице. Маан некоторое время в задумчивости смотрел ей вслед, наблюдая за тем, как уменьшаются, удаляясь, два красных огня.
Наверно, стоило уговорить Геалаха остаться на ужин. Маан покачал головой. Гэйн не из тех ребят, что ценят тихий ужин за семейным столом. Конечно, иногда он позволял себя уговорить, но не чаще, чем того требовали неписанные правила приличия.
— Ну и дьявол с тобой, — сказал Маан в пустоту и зашагал к двери.
Как всегда после рабочего дня он чувствовал себя пустым, выпитым досуха. Наверно, так себя ощущает пустая бутылка, стоящая в чулане. Снаружи — серые хлопья пыли, внутри — отдающая сыростью пустота. Вдобавок ко всему во время поездки опять разболелась печень. Идя к дому, Маан прижал к ней ладонь, словно баюкая как капризного ребенка. Боль была привычной, она никогда не уходила насовсем, она была его старой знакомой с неизменным скверным характером. Собственная печень сейчас представлялась ему набухшим гнойным нарывом, внутри которого, ритмично стягивая воспаленную плоть ледяной паутиной, сворачивается что-то острое и колючее.
Это не страшно. Пройдет. Замедлив шаг, Маан достал из кармана пиджака крохотную склянку, вытряхнул из нее пару бесцветных горошин и кинул под язык. Во рту тот час образовалась солоноватая горечь. Пройдет. Так бывает, если целый день ничего не есть, да еще и хорошенько побегать… Через несколько минут отпустит. Кло лучше не говорить об этом. Она, конечно, ничего не скажет, но весь вечер будет укоряющее смотреть. Даже нет, не укоряющее, просто во взгляде ее появится что-то такое, отчего ловя его, он будет виновато улыбаться. И отводить глаза.
Маан отпер дверь своим магнитным ключом, язычок замка неприятно лязгнул. Дома его не ждали, он с опозданием вспомнил, что забыл позвонить, Кло с Бесс сидели на диване и смотрели теле, по которому шло что-то из развлекательных вечерних передач.
— Привет! — сказал он громко, — А вот и я.
И в этот миг внутри, в его теле, этом опустошенном сосуде, вдруг отозвался теплом какой-то крошечный кусочек, сладко заныл. Дома. Тонкая дверь вдруг оградила его от всего прошедшего дня, провела непреодолимую преграду, за которую не могли вырваться его беспокойные болезненные мысли. И даже печень как будто стала болеть тише, согрелась…
— Джат! — Кло быстро поднялась, — Как ты рано!
— Взял работу на дом, — он подмигнул, снимая тяжелый холодный плащ, — Вы уже ужинали?
— Да, не дождались тебя. Мой руки и садись, я разогрею ужин.
— Привет, пап, — Бесс махнула рукой. В глазах ее Маану почудилась досада — этакая мимолетная искорка с тающим хвостом. Он по привычке попытался убедить себя, что его глаза после уличных сумерек просто не привыкли к мягкому домашнему освещению. У него это даже вышло — как всегда.
— Привет, бесенок. Как дела?
— Отлично, — отозвалась она вяло. Он попытался вспомнить, отвечала ли она когда-нибудь иначе, и не вспомнил. Кажется, у нее всегда все было отлично.
Он прошел в их с Кло спальню и с удовольствием снял с себя костюм, чистый, но будто набравший в себя невидимую уличную пыль, и оттого потяжелевший, облачился в потертый халат. Оружие аккуратно сложил в стенной сейф. Сейчас его запах был неприятен, и он почувствовал удовлетворение, когда холодный металл оказался вне пределов видимости.
