Виктор Меньшов - Храм Василия Блаженного
Солдаты были заняты поисками на краю поляны, Партизан еще не пришел в себя.
Бидон вздохнул с видимым облегчением, но тут встретился с Васькиным взглядом. Он пригрозил Ваське большим кулаком и прошипел сквозь зубы:
- Молчи, падла! Зашибу!
В этот момент, не знавший на что же ему решиться, Васька заметил, что Партизан зашевелился и замотал головой, приходя в сознание. И совершенно неожиданно даже для самого себя, Васька заголосил:
- Товарищ Партизан! Товарищ Партизан! Он у вас деньги украл! Он вор! Он у вас деньги...
Бидон рывком поднял Ваську за грудки и обрушил ему на лицо кулак. У Васьки помутилось в глазах, из носа хлынула кровь, он увидел ее расплывающиеся пятна у себя на груди, на разорванном своем кимоно, хотел что-то сказать, и... уплыл куда-то, где тихо и приятно...
- Не смей его трогать! - заорал пришедший в себя Партизан. - Я тебя зубами порву, не смей!
- Ты, падаль, молчи! - ощерился в его сторону Бидон. - Я при задержании особо опасных преступников могу что хочешь с ними сделать! Особенно, если они оказали активное сопротивление.
- Да он же - больной человек! Ты что?! Ты сам-то хотя бы - человек? Ты же зверь! Убийца!
- Это ты - убийца! И на дружке твоем еще неизвестно что висит!
- Он даже не сопротивлялся. Он гражданский.
- Кто сопротивлялся, кто не сопротивлялся, - это мне решать в такой ситуации. Рапорт все спишет. Как напишу - так и будет. За пару лишних выбитых зубов с меня никто не спросит и не взыщет...
- Сволочь ты! Мясник!
- А твой дружок знает, что ты сам натворил?!
- Товарищ прапорщик! - позвали его солдаты. - Мы тут будку какую-то нашли.
- Иду! - отозвался Бидон, тяжелым шагом затопав на призыв, приказав на ходу одному из солдат. - Ты присмотри тут за этими. Если что - не церемонься, по зубам прикладом. Понял? Очнувшийся Васька хотел что-то сказать, предупредить, но Партизан прошипел ему:
- Молчи, Вася, молчи!
Бидон, осмотрев странное сооружение, велел всем оставаться на местах, а сам вступил на мостки.
Партизан едва себе шею не свернул, чтобы не пропустить, предвкушая тихую радость.
Бидон прошел вполне благополучно до самой будочки, но тут стало происходить нечто странное: настил медленно пополз у него из-под ног. Он тупо смотрел себе под ноги, не веря глазам своим: он не двигал ногами, а они сами скользили вперед. Все быстрее и быстрее. У него даже мелькнула сумасшедшая мысль, что это сапоги уезжают от него на дикой скорости.
Кое-как собрав мозги в горстку, он сообразил, что это падает настил, но было поздно. Настил рухнул вертикально в яму. Бидон со страшной скоростью просвистел по нему вниз головой...
Что было после - это просто дурной сон. Его с трудом вытащили из ямы, потом он долго плескался и отмывался у ручья.
А потом долго били Ваську и Партизана. Били, как попало и по чему попало.
Рапорт спишет.
Устав бить покурили. Потом опять били.
Били все вместе.
Потом били поочередно.
Потом опять все вместе.
И только когда надоело, вызвали по рации вертолет.
И до самого его прилета опять били.
В вертолет Ваську и Партизана загружали как дрова.
Но самое страшное для Васьки случилось уже тогда, когда их бросили в гудящую лопастями, как шмель, машину.
Солдаты вынесли из вертолета канистру с керосином, которым облили Васькин Храм, побросав внутрь все, что только могло гореть, и - подожгли.
Васька из последних сил рванулся к открытой двери вертолета, но его схватили за плечи, прижали разбитым лицом к рифленому железному полу, потом с трудом оттащили и бросили рядом с Партизаном, который уже едва шевелился, но все же пополз к Ваське, извиваясь от боли, повернулся к нему лицом и зашептал в упор:
- Ты прости, брат... прости... Ты не думай очень плохо обо мне. Я не хотел тебя подвести. Я уйти хотел. Не успел, извини, брат. Мне теперь крышка... Не мог я, чтобы меня вором считали. Ты не вспоминай меня плохо. Ты - думай. Помнишь, как я тебе говорил? Думай! Сам думай... Как, ты говорил, молиться надо? Сердцем? Так вот ты и думай сердцем. Сердцем слушай. Понял? Слышишь? А за Храм - прости! Нельзя мне было к тебе приходить... Ты мне только пообещай, что построишь Храм свой...
- Его же сожгли... - захлебнулся слезами Васька.
- Ну и что же?! Ну и что же?! - все так же горячо шептал Партизан, обжигая Васькину щеку дыханием. - Ты опять строй! Пускай жгут и рушат, а ты - строй! Понял?! Ты обязательно Храм построй. Ты помолиться за меня должен. За всех пропащих и за меня. За меня некому - детдомовский я. Ты слышишь? Кроме тебя...
У него пошла горлом кровь, очевидно от напряжения, он впал в беспамятство, только бормотал в забытьи:
- За всех пропащих... кроме тебя... кроме тебя...
Васька терся об него лицом, стараясь стереть кровь с лица Партизана, и кровь их перемешалась. И плакал Васька красными слезами, словно кровью он плакал...
На маленьком аэродромчике их уже встречали.
Когда Ваську выносили из вертолета на носилках, его пронесли мимо носилок с Партизаном, которому прилаживали капельницу. Партизан с трудом перевесился через край, заглядывая воспаленными глазами Ваське в лицо, в глаза, поймал его за руку и с трудом сказал, едва разжимая разбитые, запекшиеся губы:
- Ты меня простил?
- Я построю Храм... - ответил Васька с трудом.
- Прощай, брат, спасибо, - вроде как с облегчением сказал Партизан и слабо пожал руку Ваське.
Носилки пронесли мимо Васьки, а он все шевелил губами, словно что-то говорил вслед Партизану. Санитар наклонился над ним и услышал, как Васька еле шепчет:
- За всех пропащих... за всех пропащих...
А Партизан с трудом приподнялся на локте и быстро прокричал Ваське:
- Меня Борисом зовут! Слышишь, Вася?! Борис я! А фамилия у меня крылатая - Гусев моя фамилия. Запомни: Борис Гусев!
И уже упав обратно на носилки, прошептал сам себе:
- Кроме тебя...
Васька приподнял руку, словно помахать собрался, и тоже прошептал тихо, вроде как без звука совсем:
- Я построю Храм...
