Геннадий Прашкевич - Золотой миллиард
Алди незаметно повел взглядом и понял, что каменистое плато ему не перебежать.
Нет, не перебежать. Пули быстрее.
Но почему вкус банана? Может, откусить? Может, мне сразу станет легче?
Соленый вкус крови мешал Алди. Сейчас я съем весь кусок. Нельзя умереть, не попробовав. А уж потом…
Но я не умру, вдруг решил он. Я не позволю себя убить.
– Ешь! – улыбнулся Дьердь.
Ему в голову не приходило, что перед ним стоит не урод, не перебежчик, не лазутчик из Остального мира, а настоящий биоэтик, бывший штатный сотрудник Комитета биобезопасности.
– Ешь!
Алди покачал головой.
«Ты пробовал Язык?» – вспомнил он голос сестры.
«Хочешь спросить, похож ли он вкусом на банан?» «Значит, не пробовал, – пробормотала Гайя. – Если сможешь, и впредь воздержись от этого».
Что она имела в виду?
Он устал от всех этих загадок.
Все в нем кричало: проглоти кусок! Все в нем просило: проглоти сколько можешь! Пока ты будешь рвать Язык зубами, в тебя ни за что не выстрелят. Им зачем-то надо видеть меня крепким. Сперва все съешь, потом вступай в переговоры. Ты не самый слабый пока, так утрой, удесятери силы.
– Ну? – спросил Дьердь.
Красивая улыбка приподняла уголки сильных губ. Дьердь даже засмеялся. Очень красивый, очень уверенный человек. Так смеются над извивающимся червем. У червей ведь нет ни единого, даже самого завалящего шанса полететь к звездам, если, конечно, его не задействуют в каком-нибудь биологическом эксперименте. У червей нет мечты, у червя нет желаний. О чем им мечтать? О жирном перегное и палых листьях?
– Ешь!
Патрульные улыбнулись.
Глядя на урода, они расслабились.
Даже стволы казались безопасными. А может, и не были заряжены.
Красивые рослые парни с тонкими черными усиками (наверное, это сейчас модно), в защитных рубашках милитари с короткими рукавами. Сандалии на застежках. В таких удобно бегать и по камням. Алди невольно перевел взгляд на свои голые, покрытые язвами и нарывами ноги. Если съесть кусок Языка…
– Ну!
Патрульные присели на камни.
Невысокое живое дерево распространяло над ними тенистую крону.
Наверное, заранее обработали дерево специальным спреем, потому что ни бабочек, ни мошкары вокруг не наблюдалось.
Надо хотя бы надкусить Язык, тогда они отстанут от меня.
Вместо этого Алди запустил в Дьердя промасленным свертком.
– Не стрелять! – видимо, Дьердь проводил учебную тренировку и хотел, чтобы все соответствовало инструкции.
Пуля свистнула над огрызком искалеченного уха. Алди упал, но сразу вскочил. Он бежал к обрыву. Это успокоило Охотника на крокодилов. Бросившись к разделительной линии, урод имел шанс уйти. Пусть смутный, но шанс. Тень шанса, можно сказать, всего лишь намек на шанс, но мало ли что случается в этой жизни? А вот кинувшись к обрыву, урод сразу терял все шансы. Ведь бежать ему приходилось на фоне плотных диоритовых скал. Сплошная темно-зеленая стена. Ни трещин, ни расщелин.
Но Алди знал, что какая-то расщелина здесь должна быть. Два года назад косоглазый урод бросился в бухту с этого обрыва. Может, я не добегу, думал Алди, но расщелина должна быть. Он уже полз по расщелине, выточенной в камне водой и временем, но никак не мог поверить в удачу. Оказывается, урод не врал. Ударившись коленом, Алди захрипел от невыносимой боли. Пуля больно обожгла лицо разбрызганной при ударе каменной крошкой. Змея, затрепетав раздвоенным языком, в ужасе выскользнула из-под руки. В лицо ударил простор.
Синяя дымка.
Смутная толчея волн.
Чудесно размывались очертания бесконечных рифов, наклонно торчали над белыми бурунами мачта и покосившаяся труба давно потопленного фрегата, по ту сторону бухты исполинская гора Экополиса слепила глаза мириадами зеркальных отражений. Чудесные кварталы, разбегающиеся по холмам, башни трехсот – и четырехсотлетней давности, мосты над ущельями магистралей, изящные зонтики воздушных приемных пунктов, стиалитовые щиты ангаров и перемычек.
А внизу – флип.
Прямо под обрывом.
Он стремительно несся с волны на волну.
Когда-то Алди все это видел. Когда-то он точно все это видел, но никак не мог вспомнить – когда. За спиной слышались возбужденные голоса, азартная ругань. Алди тоже выругался и захромал к обрыву. Выбора у него не было. Надо было всего лишь оттолкнуться и прыгнуть. Но он боялся.
И все же пересилил себя.
И рухнул вниз, в бездну.
Часть III
Пароход философов
– Так кто же здесь хотел свободы и когда?
– Никто и никогда. Хотели хлеба и покоя. Все обман.
Н.Бромлей1
Пневматика сработала бесшумно.
Так же бесшумно дверь вернулась в пазы.
Связать ноги, обмотать скотчем рот… Как той собаке…
Правда, собаку в известном романе Гаммельнского Дудочника прятали в тесной комнатке где-то в Верхних кварталах, а здесь был просто водный гараж. Самый обыкновенный гараж. Зачем Гайя вытянула меня из воды? Алдер не понимал. Он видел, что глаза Гайи полны брезгливости. Она не могла скрыть этого. Ниточка бровей, приподнятые уголки губ, – она вполне может сойти за стерву или распутницу. И все же вытянула его из воды.
– Я урод.
– Понимаю.
Гайя вкладывала в ответ какой-то особый смысл.
– Как ты оказалась на флипе?
– Ты забыл? – ответила она без улыбки. – Я обещала встретить тебя.
– Два года назад! Целых два года!
– Но я обещала.
Он кивнул. Два года. Пузыри беспамятства мешали ему.
«За рифами… Против затонувшего фрегата…» Действительно он говорил это новенькой из Комитета. Но мало ли, что он говорил два года назад. Запомнилась мерцающая оборка ее рукава. Туффинг. Желание. Он улетел на Территории, а Гайя ушла с Гаммельнским Дудочником. Он был уверен, что в тот вечер она выбрала писателя. Но при этом запомнила про течение, в которое нужно входить под правильным углом. Он тогда успел сказать ей про течение.
Кто мог подумать, что до встречи пройдет два года.
Забившись в угол большого дивана, повязав на бедра тонкий халатик (ничего другого в гараже не нашлось), Гай осматривался. Он жадно искал каких-то прицепок, чего-то такого, что могло бы ему напомнить…
Что напомнить? Он не знал.
Полка с инструментами. Аварийный люк. Вездесущий подиум гинфа.
Гай еще не просох, наверное, от него пахло, потому что Гайя старалась держаться в стороне. Она считает меня уродом, беспомощно подумал Гай. В отполированных плоскостях мелькали смутные слабые отражения.
– Как Отто?
Он не собирался никого жалеть.
Когда-то он сам вот так привез на флипе урода и хотел сдать его в Нацбез (но тому уроду повезло), теперь из воды выловили его самого. Два года назад он не поверил ни одному слову косоглазого, почему Гайя должна ему верить? Два года отсутствия, ген-карта отправлена в архив, имя из всех списков вычеркнуто… Действительно, что ей о нем думать? Обезображенное рубцами лицо… Ее-то линии совершенны. Рядом с Гайей мать Хайке выглядела бы ночным чудовищем: потрескавшиеся от работы руки, секущиеся пепельные волосы…
