Евгений Прошкин - Магистраль
«Почти утро… — подумал Олег отстранение. — Это скорее хорошо, чем плохо… Только вот вопрос: когда же мне спать?…»
Теперь он понял, на что жаловался двойник и чем он пугал. Месяца не понадобилось, хватило и половины суток, чтобы прочувствовать это на себе: синхронизатор не дает дармового времени, а, наоборот, отнимает. Шорохов был принят в Службу около одиннадцати вечера и к семи утра умудрился дополнительно «сжечь» часов пять. Эта мысль кружила голову и не позволяла сосредоточиться.
Таким, сонным и потерянным, Ася его и встретила. Она стояла у своего номера и пыталась вытащить застрявший ключ.
— Не рановато собралась? — спросил Олег.
— Шорох, милый, помоги, — сказала она, тоже довольно вяло. — Столько маялась, а тут еще такое счастье: к себе попасть не могу.
— Слушай, Прелесть… Ты меня извини, ладно?
— За что? — удивилась Ася. Как будто искренне.
— За то… За ночной концерт…
— Мне-то какое дело до твоих концертов? Значит, вместо того чтобы спать, ты тут развлекаешься, да? А я всю ночь пашу… Да ты сам знаешь…
— Что я знаю? — насторожился Шорохов.
— Здра-асте… Он же при тебе меня захомутал. Только вошла, не успела раздеться…
— Кто «он»? — Олег наконец справился с замком, но в комнату Асю не пустил.
— Лопатин… Ты что, Шорох, белены объелся? Ты мне сам трубку передал! Он на мобильник позвонил, мобильник был у тебя.
— Ах да… — Олег прочистил горло. — Разве у меня?…
— Ты же пьян, скотина… — Ася прищурилась. — У тебя глаза совершенно стеклянные. Дае-ешь, напарничек!..
Шорохов ощупал куртку — принесенный официантом телефон так и лежал во внутреннем кармане. После вызова Лопатина Олег взял его с собой — не ломиться же к Асе в номер. По второму-то разу…
— Ну чего встал? Не задерживай. Спать хочу, сил нет… — Она отвела его руку и, войдя к себе, презрительно повторила: — Дае-ешь…
Олег хотел спросить ее еще, но тут в кармане завибрировала разбуженная трубка.
— Привет, Шорох! — гаркнул Лопатин с омерзительной бодростью. — Отдохнул? К службе готов?
— Вы это серьезно?…
— Я специально тебя не трогал, — заявил шеф. — Прелесть ночью неотложную операцию отработала, а тебе я тайм-аут решил устроить. Потому, что сегодня… Сегодня, Шорох, тебя ждут великие дела! Я уже внизу.
— Да… — вякнул Олег, — Да, Василий Вениаминович, я буду через минуту… нет… через три.
Ася заперла дверь и, не исключено, уже заснула.
Шорохов вошел к себе в номер и удрученно опустился на стул возле стены. Он-то переживал, что не поставленная Дрозду шишка собьет филигранную настройку причинно-следственных связей… Ведь с этой шишкой из магистрали исчезла и целая событийная цепочка — пусть тонкая, но бесконечно длинная… А в это время кто-то рубанул сплеча и одним махом отсек здоровенный ломоть. Олег опасался, что создал новую редакцию реальности… Извольте: есть уже и новейшая. Без истории с Дроздом, без аврального ночного вызова… Вернее, с вызовом, но для Прелести. Сам же Олег, оказывается, дрых…
Шорохов вышел из гостиницы и, энергично сбежав по ступенькам, направился к синему «Вольво». Он, как и обещал, задержался всего на три минуты. Сто восемьдесят секунд, в течение которых он проспал добрых десять часов. Затем поковырялся с корректором, пока строка на табло не приняла следующий вид: «реж. фрагмент., скал, сектор 00–00…00-00, выбор».
Он закрыл себе все, касавшееся операции с Дроздом. Прикинул, что и во сколько делал по своему субъективному времени, и, набрав параметры, закрыл — подчистую. Иначе было невыносимо. Заодно Олег избавился и от похабного эпизода с проституткой — чтоб совесть не угрызалась понапрасну, раз уж сама Ася ничего не помнила. Шорохов оставил себе только один кусочек длительностью сорок минут — беседу с Лисом.
После этого он умылся, позавтракал конфетой и к сто восьмидесятой секунде вернулся обратно.
— Прекрасно выглядишь, — заявил Лопатин. — Ну что, мнемокорректор не так страшен? Простой пробел лучше, чем несколько версий одного и того же события.
Шорохов напряг память, но не выжал из нее ровным счетом ничего. Он помнил лишь сам факт коррекции — да еще какой-то отдельный лоскут: черное окно, площадка у лифта, оператор по имени Лис… Это совсем не тревожило и сильно смахивало на давнишний сон.
— А вы, Василий Вениаминович?… Вы это помните? То, что я забыл.
— Не помню, но знаю. Так, в общих чертах,… Мне по должности положено.
— И-и… что же там было?
— Рутина, Шорох. Служба. Наша с тобой работа.
* * *На то, чтобы освоиться, у Олега был час. Он слонялся по тесной двухкомнатной квартире где-то в Кунцеве, постепенно погружаясь в чужой быт и все отчетливее понимая, что выпускной тест — это проверка не только для Рыжей, но и для него самого.
Арендованные у местной ФСБ технари спешно развешивали «жучки» и камеры. На Олега они смотрели с профессиональным безучастием и лишь изредка, когда он явно мешал, нейтрально-вежливо просили посторониться. Ни он, ни квартира, ни объект слежки их не занимали совершенно — видимо, отношения между двумя Службами здесь были теплыми, и людей Лопатину прислали лучших.
Сам Василий Вениаминович сидел возле дома в фээсбэшной «Скорой помощи» и тоже ждал.
Олег, посвистывая, вошел на кухню. Один из техников колупал пыльную сетку вентиляции, и Шорохов, чтобы его не раздражать, отвернулся. На столе стояла пустая, но не чистая пепельница, рядом лежал коробок спичек и открытая пачка «Явы». Других сигарет, насколько Олег заметил, в доме не водилось. Вздохнув, он сунул свой «Кент» в задний карман и закурил эти.
Кухня, как и вся квартира, была неудобной, загаженной и, несомненно, обжитой. На полках теснились жестяные банки с крупами и всякими рожками-макаронами, в щербатой эмалированной раковине лежала тарелка с присохшими остатками картофельного пюре. В холодильнике, кроме нескольких свертков, оказалась черная кастрюлька, похожая на старушечий ночной горшок, а в ней — нечто похожее на его содержимое. Рыжая, несмотря на свою гиперкоммуникабельность, — хотя возможно, что как раз и благодаря ей, — была женщиной одинокой. И ее клон ничем от нее не отличался.
Он — или, может, «она»? — вместе с полной копией памяти приобрел и все остальное: характер, темперамент, привычки. И судьбу. Клон очнулся в этой малометражке и начал жить — сразу, без паузы. Жить за Рыжую, которая тем временем высаживалась из автобуса на территории учебной базы.
Сейчас ее — или все-таки «его»? — куда-то спровадили, и Рыжей предстояло на час-полтора вернуться к себе. Из душного июля — в морозный декабрь. Без последних шести месяцев. С большущей дыркой в памяти.
