Дэн Симмонс - Олимп
По-прежнему не разнимая рук, собеседники подошли к белокаменным перилам длинного дворцового портика. Внизу бушевала радостная толпа.
Прямо на середину площади, где много столетий красовался старинный фонтан, захмелевшие орды троянцев и греков, перемешавшись, точно родные братья и сестры, втащили большого деревянного коня. Огромная статуя не пролезла бы даже в главные городские ворота, если бы те еще стояли. Однако на месте бывших Скейских ворот у старого дуба зодчие возвели новые створки — пошире, пониже, без верхней перекладины, которые запросто распахнулись и пропустили истукана.
Некий остряк увидел в нем символ великого Падения Илиона, и вот сегодня, в годовщину того самого Падения, статую решили спалить. Толпа была вне себя от радости.
Приамид и красавица молча, едва касаясь ладоней друг друга (впрочем, не без особого смысла для обоих), наблюдали, как пьяные принялись тыкать факелами в коня, построенного в основном из высушенных бревен, прибитых к берегу, как тот моментально вспыхнул, и зеваки шарахнулись прочь, как прибежали стражи порядка со щитами и копьями. Благородные мужи и дамы недовольно шушукались на балконах и длинных террасах дворца.
Елена и Гектор громко смеялись.
93
Семь лет и пять месяцев после Падения Илиона
Мойра квант-телепортировалась на просторный луг. Стоял погожий летний день. Под сенью близлежащего леса порхали бабочки, над клевером гудели трудолюбивые пчелы.
Черный воин Пояса почтительно приблизился к ней, вежливо обратился и проводил вверх по склону холма к небольшому открытому павильону, вернее даже, пестрому навесу на четырех столбах, полоскавшемуся под ласковыми порывами южного бриза. В тени стояли длинные столы, склонившись над которыми, двенадцать людей и моравеков изучали или же очищали от земли разложенные на столешницах обломки и артефакты.
Самый маленький из моравеков обернулся, увидел вошедшую, спрыгнул со своего личного стула с длинными ножками и подошел поздороваться.
— Мойра, какая честь, — произнес Манмут. — Сюда, прошу тебя, укроемся от лучей полуденного солнца и выпьем чего-нибудь холодного.
И оба прошли в тень.
— Сержант сказал, что ты меня ждешь, — сказала она.
— Вот уже два года, — ответил маленький моравек. — С той нашей беседы.
Он отошел к буфетному столику и принес бокал холодного лимонада. Остальные моравеки, как и люди, вопросительно покосились на вошедшую, но Манмут не стал ее представлять. Еще не время.
Мойра поблагодарила и отпила немного лимонада с кусочками льда, который, видимо, каждый день доставляли по факсу либо квитировали из Ардиса или какой-то другой общины, и окинула взглядом холмистую равнину, расстелившуюся под ногами. Примерно в миле от склона бежала река. На севере участок граничил с темным лесом, на юге же начинались неровные, каменистые земли.
— Как насчет оцепления из роквеков? — осведомилась женщина. — Туристов или зевак отгонять не приходится?
— Сюда скорей залетит кошмар-птица или наведается юный тираннозавр, — ответил Манмут. — О чем только думали эти «посты», как любит повторять Орфу.
— Вы до сих пор с ним видитесь?
— Каждый день, — произнес моравек. — Сегодня вечером встречаемся на спектакле. Придешь?
— Наверное, — проговорила Мойра. — Как ты узнал, что меня пригласили?
— Не только ты время от времени болтаешь с Ариэлем, дорогая. Еще лимонада?
— Нет, спасибо.
Женщина снова перевела взгляд на луг. Большая его часть оказалась перекопана, однако не грубо, как попало, как это сделал бы механический экскаватор. Верхние слои почвы были чисто, аккуратно, любовно сняты и скатаны в рулоны, место каждого надреза отмечали колышки, повсюду белели маленькие таблички с надписями и цифрами. Глубина траншей достигала от нескольких дюймов до нескольких метров.
— Так ты, полагаешь, наконец нашел то, что искал?
Моравек пожал плечами.
— Просто не верится, как тяжело раскопать в записях точные координаты этого крохотного городка. Можно подумать, какая-то… э-э-э… сила… уничтожила все нужные ссылки, координаты GPS, дорожные указатели, истории. Кажется, кто-то… могущественный… не желал, чтобы мы отыскали Стратфорд-на-Эйвоне.
Мойра взглянула на него ясными серовато-голубыми очами.
— А что, эта… сила… могла не желать, чтобы ты что-то нашел, дорогой мой Манмут?
Моравек опять пожал плечами.
— Это лишь догадка, но я бы сказал, они… эта гипотетическая сила… не возражает, чтобы люди разгуливали на воле, радовались жизни и размножались, но у нее какие-то возражения против того, чтобы на планету вернулся один человеческий гений.
Женщина промолчала.
— Идем. — Манмут с упоением восторженного ребенка повел собеседницу к ближнему столу. — Посмотри-ка. Вчера один из наших волонтеров откопал на участке три-ноль-девять вот это.
Он указал на порушенную плиту. На грязном камне темнели странного вида царапины.
— Что-то не могу разобрать, — сказала Мойра.
— Мы тоже поначалу не могли, — согласился моравек. — И только доктор Хокенберри сумел растолковать, что же это такое. Видишь вот здесь буквы IUM, тут, ниже, — US и AER, а тут — ET?
— Допустим, — отозвалась женщина.
— Да нет, точно. Теперь мы знаем, что это значит. Перед нами часть надписи под бюстом, его бюстом. Если верить нашим архивам, она когда-то гласила: «JUDICO PYLIUM, GENIO SOCRATEM, ARTE MARONEM: TERRA TEGIT, POPULUS MOERET, OLIMPUS HABET».
— Боюсь, я слегка подзабыла латынь, — заметила Мойра.
— Как и многие из нас, — кивнул моравек. — Это переводится так: «УМОМ ПОДОБНОГО НЕСТОРУ, ГЕНИЕМ — СОКРАТУ, ИСКУССТВОМ — МАРОНУ,[88] ЕГО ЗЕМЛЯ ПОКРЫВАЕТ, НАРОД ОПЛАКИВАЕТ, ОЛИМП ПРИЕМЛЕТ».
— Олимп, — задумчиво, точно про себя, повторила Мойра.
— Это часть надписи под настенным памятником, который знатные горожане установили в церкви Святой Троицы после его погребения. Остальной текст был по-английски. Хочешь послушать?
— Разумеется.
СТОЙ, ПУТНИК, И ПРОЧТИ, КОЛИ УЧЁН, КТО ЗДЕСЬ ЗАВИСТЛИВОЮ СМЕРТЬЮ ЗАКЛЮЧЁН В КУМИРЕ — САМ ШЕКСПИР. УГАС С НИМ МИР ЖИВОЙ; СЕЙ КАМЕНЬ С ИМЕНЕМ КАКОЙ ЦЕНИТЬ ЦЕНОЙ? В СЕМ МИРЕ, СЛОВНО ПАЖ, СЛУЖИТЬ ДОЛЖНА ПОЭЗИЯ ПЛОДАМ ЕГО УМА.— Очень мило, — сказала Мойра. — А главное, полагаю, это существенно облегчит твои поиски.
Манмут оставил ее насмешливый тон без внимания.
— Здесь поставлена дата смерти: двадцать третье апреля тысяча шестьсот шестнадцатого года.
