Николай Бондаренко - Бремя «Ч»
— Проводить Чека в зал заседаний.
Я и Ри направились к лифту. Наконец-то доберусь до этой слишком оригинальной гробницы, ликовал я. Вор, вне всякого сомнения, с замками не справится, а я-то уж поглазею на эту самую плазму. Только бы не сорваться!..
В последние часы я слишком много стал думать о проклятой чернильнице, мысли набегали сами по себе, и никак с ними не сладить. Я должен, убеждал я себя, вернуть горстке обманутых людей то, без чего их жизнь на земле теряет смысл.
Я напряженно размышлял об этом и весь путь до библиотеки боялся взглянуть на Ри — вдруг разгадает мои мысли, тогда все пропало… Нет, Ри спокойно плыла рядом, ее красивые светло-зеленые глаза смотрели прямо перед собой, моя особа ее совсем не интересовала.
У входа в библиотеку я наугад попросил Ри взять тринадцатый, восемнадцатый и двадцатый тома. А я пока познакомлюсь с музейными экспонатами. Ри возражать не стала, и я с трепетом проник в мир старых канцелярских принадлежностей. Не теряя времени, придвинул к высокому стеклянному кубу макет пресс-папье, вооружился тяжелой скрепкой и взобрался на скользкую поверхность чернильницы. Дважды ударил скрепкой по ослепительно начищенной крышке — бесполезно: гладкая металлическая гора даже не пошатнулась. Только подо мной бешено заметались знакомые щемящие звуки — громкая речь, смех, плач… Что же делать? Обхватил крышку руками и попробовал расшатать. Она вдруг сдвинулась против часовой стрелки, и я догадался: резьба! Недолгая раскрутка, и с помощью скрепки крышка с грохотом летит вниз…
И вдруг комната стала наполняться голосами, будто смеялись и рыдали десятки людей. Я с изумлением заметил: из золоченого жерла чернильницы вылетают лохматые фиолетовые тени! Мне показалось, две-три из них торопливо выскользнули за дверь; остальные заметались от стены к стене, от пола к потолку, хотя дверь была открыта настежь. Веселые звуки постепенно исчезли, и над головой повис сплошной невыносимый стон. Я закрыл уши ладонями, наблюдая за тем, как лохматые фиолетовые тени, мелькая у меня перед глазами, возвращались в стеклянную гробницу…
Стало тихо-тихо. Неужели так сильно карловское влияние, что для большинства стало невозможным даже освобождение?
Не может быть! Послушал стенку стеклянного куба — да, чернильница гудела от жутких звуков. Хорошо, хоть теперь стенания бушевали в глухой фиолетовой яме, не терзали душу открытыми громкими воплями…
И все же некоторые выскользнули! Кто они?
Примчалась Ри, как-то необычно, с тоскою глядит на меня и молчит! В глазах слезы… К девушке вернулась душа?… Странно… А как же она… до сих пор?…
Ри побежала к лифту, поспешил и я. Но не за тем, чтобы подняться на пятый этаж. Меня интересовали железные ворота и приспособления на стеллажах, изобретенные разносторонне развитым Карлом…
Ворота открылись великолепно, и я мог еще раз полюбоваться: прекрасное изобретение! Вероятно, и действует безотказно.
Удар по стеклышку — обнажилась крупная желтая кнопка. Легко ее нажимаю и слышу: тяжело загудели где-то механизмы, и куда-то вверх поехали ящики и мешки.
Молодец, Карл, не обманул! Система функционирует отлично. Подача осуществляется четко, бесперебойно: ящик за ящиком, в равные промежутки времени, отправляются по скрытому транспортеру…
Почти весь склад разгрузился, когда я услышал сзади бешеный топот и яростные крики. Вбежали карловские слуги, стали меня бить и выкручивать руки…
Появившийся Карл мановением руки остановил экзекуцию.
Краснорожий здоровяк не унимался:
— Нужно спешить! Толпа хулиганов растаскивает продовольственные запасы!..
— Что ты натворил, Чек. Я на тебя так надеялся!
Я молчал, облизывая разбитые в кровь губы и чувствуя, как немеют от нанесенных ударов скулы.
Откуда ни возьмись Бо. Он вплотную протиснулся к Карлу.
— Негодяй! — закричал Бо своему шефу. — Обманщик и негодяй! Долго я молчал, но теперь…
Бо тоже обрел душу! Как его зовут? Бонифаций? Богдан? Боттичелли?…
Бо схватили и уволокли. Карл с чувством повторил:
— Видишь, что ты наделал. А ведь я его любил. Он был самым примерным, самым добропорядочным…
Меня куда-то повели, опять били, и в конце концов я оказался за колючей проволокой. Если бы на этом все кончилось, я бы, наверное, был несказанно счастлив. Но разве Карл отступится? Он теперь только и развернется, только и начнет изощряться. Он, конечно, следит за каждым моим шагом и, свершив наказание, вернет в свое драконовское гнездо… В этом я нисколько не сомневался.
Впрочем, о господине Карле и о том, что меня ожидает, даже думать надоело. И я сосредоточенно, стараясь отвлечься, рассматривал прореху над головой.
В первую ночь эта настырная прореха, казалось, была наполнена не звездами, а сине-зелеными зудящими мухами, вызывала брезгливое воспоминание о городской свалке. Издевательски бренчала на лучине, отщепленной ветром от доски, зловеще завывала и густо забрасывала мелкие колющие капли дождя. И подумалось тогда — дождь несерьезный, кратковременный, не то бы пришлось побарахтаться в ледяном потоке, до костей промерзнуть в мокрой одежде. Тина, в которой вязло небо, то и дело рвалась; ветер старался особенно, даже лучину сломал — назойливое треньканье исчезло, но вой усилился, и появились в нем хрипота и печаль. А сейчас тихо, и кусок неба в прорехе как кусок породы с блестящими алмазными вкраплениями — он мрачно навис, давит всей тяжестью, и кажется, ветхая крыша не выдержит, вот-вот рухнет на безвинных людей…
Все-таки странно: вижу небо, а собственно о небе не думаю. Небесный порог, за которым открывается космос, почему-то меня не трогает, хотя, я чувствую, это не так, подсознание не дает успокоиться, совершенно уйти от космических далей… Пока, видно, слишком сильно притяжение земных реалий, и мысль не может пробить естественный мощный барьер…
Какой там космос! Сознание прежде всего возвращает, так и сяк перемешивая, впечатления прошедших дней. Тяжко вздымается кайло, шаркают лопаты, стучал о днища носилок куски тяжелой породы, взад-вперед с натужным скрипом носятся тачки, смутно возникают в темноте грязные, с потными подтеками лица рудокопов, ослепительно сверкают белки глаз…
Космос, однако, привораживает, заставляет пристально рассматривать алмазную россыпь звезд. Одна звезда, у самого края, особенно лучится — будто крупный самородок, обработанный рукой мастера. Вчера, когда была найдена целая семья царственных алмазов, драгоценные находки выглядели мутными стеклянными сгустками. Когда они еще обретут блеск и величие!.. А меня зримо слепил гранями редкой красоты бриллиант. Звезда долго искрилась, и волшебная шкатулка сознания понемногу закрывалась. Жгучее чувство досады, наконец, растворилось, исчезло… Видно, дала о себе знать усталость и затопила в сонных водах всякую мысль о горьком и печальном.
