Юрий Бурносов - Три розы (Числа и знаки - 2)
И фат, в свои влюбленный ляжки;
Претит мне - о святой Авон!
У тучных женщин узость лон,
Под ноль стригущий слуг барон;
И бденье, если клонит в сон,
Вот худший для меня урон.
Молодой человек улыбнулся и сказал:
- Некоей фривольностью преисполнены прочитанные вами стихи, и вы ошибочно полагаете, что я не знаю таковых. Ан нет! Чем же я хуже вас? Мне тоже многое не по нраву!
И Фолькон изрек в ответ:
- Претит мне средь зимы деревней
Плестись, коль нет приюта мне в ней
И лечь в постель с вонючкой древней,
Чтоб в нос всю ночь несло харчевней;
Претит - и даже мысль мерзка!
Ждать ночью мойщицу горшка;
И, видя в лапах мужика
Красотку, к ней исподтишка
Взывать и тщетно ждать кивка.
К собственному недовольству, при последних строках юноша покраснел, как с ним частенько водилось, но Альгиус не обратил на то внимания, захохотал и сказал:
- Да вы парень не промах, если только позволите говорить о вас подобным образом, хире Фолькон! Но что же, эта странная секта, каковую основал Марцин Фруде, до сей поры существует?
- Я понимаю, что так, - кивнул Фолькон, несколько сбитый с толку обыкновением Альгиуса то и дело переводить разговор с одного предмета на совершенно иной, порою весьма далекий от первого.
- Как это грейсфрате не добрался до нее... хотя нагородил этот Фруде столько, что и сам дьявол не разберет, пускай он и мудрец первостатейный, равно как и его присные, обладающие глубочайшими знаниями обо всем. Ни один богослов не может истолковать писание лучше них, ни один адвокат лучше них не знает законов и установлений, ни один лекарь или философ лучше них не разбирается в строении человеческого тела или в силе камней и металлов, птиц и рыб, деревьев и трав, земли и небес. Вот тем временем и толкование. "А кто поймет, тот восплачет, ибо ничего сделать нельзя". Что ж, так и есть. Почтенный Гофрид, коего, кстати сказать, подвесили за детородный орган, а после того вливали ему в задний проход кипящее олово, покамест он не помер, писал вот как: "Сие пророчество ведомо немногим, но суть его как бы на поверхности и ничего благого не предвещает. Правда, нет оснований утверждать, что Марцин Фруде, прозванный такоже Люциусом, на самом деле создал некое учение, внимания достойное, а не просто очередную усладу для сонмища еретиков, как уже делали до него и Стапириус, и Шепп, именуемый еще Оборванцем..." Пусть у меня отвалится нос, ежели я знаю, кто они такие, эти двое, - поразился Альгиус. - "Я уделяю этому пророчеству столь много внимания лишь потому, - пишет далее Гофрид, - что некоторые иные тексты, что принадлежат перу Марцина Фруде, не лишены разумения и достоверности и демонстрируют недюжинные знания, их автором полученные и сохраненные".
- И это все?!
- А разве я не нашел ответа на ваш вопрос? Тут нет ничего про нетопыря и долгоносика, ну так и видеть их не хочу. Чтобы далее искать, надобно желание, а у меня оно отсутствует, хире Фолькон. Поступим вот как: благо дел у меня особенных не намечено, посижу я сегодня ночью над книгами и ежели отыщу что потребное к случаю, то и хорошо. Недурно бы, конечно, вознаградить меня за усердие - так и передайте хире Бофранку, тем паче за ним числится долг за толкование. Мне как раз приспела пора платить за жилье.
Юноша принялся искать свой кошелек в желании уплатить Альгиусу, не перелагая это бремя на плечи Бофранка, но обнаружил - к унынию - лишь кожаные завязочки, которыми тот крепился к поясу. Кто и когда успел украсть кошелек, Фолькон только диву давался.
- Что, нету? - спросил Альгиус. - Нет причин тому удивляться, хире. Земли наши таковы, что человеку простому тут и шагу не сделать. Не горюйте: в утешение могу сказать вам, что укравший ваши деньги уж точно не снесет их в церковь на потребу толстым фрате, а истратит как положено - на выпивку и еду, а то и платье прикупит, дабы сокрыть наготу свою... Чем не благой поступок?
Альгиус отпил еще немного вина и задумался. Помолчав, он сказал доброжелательно:
- Не вышло бы беды, ибо смеркается... Вам нужен провожатый, а мне недосуг.
Выглянув в окно, Альгиус громко свистнул. Видимо, внизу кто-то появился, ибо Альгиус велел ему подняться. Это оказался не кто иной, как давешний бродяга, что пожирал мясо в "Пропитом мече". Никакой злобы он не выказывал и на просьбу Альгиуса сопроводить почтенного хире до мест приличных и безопасных тут же согласился.
- Не беспокойтесь, хире Фолькон, поскольку вы мой гость и добрый приятель, никто вас не обидит, - сказал Альгиус юноше. - Сей чудный муж, чьего имени знать вам не стоит, оградит вас от любой напасти, да и кошелька у вас все равно уже нету.
Так и случилось: бродяга следовал рядом, бормоча что-то себе под нос и зорко осматриваясь по сторонам, и спустя совсем немного времени юноша уже вышел к длинной стене арсенала, у которой горел первый фонарь. Что-то буркнув на прощанье, бродяга скрылся в наступившей темноте, а Фолькон поспешил вперед, к свету и покою, обнаружив в довершение всего, что чудным образом лишился еще и пистолета.
Они нахально заявляли везде, что одержали верх, и в этом смысле писали в разные места письма.
фра Бенедетто. Vulnera Diligentis
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,
в которой мы узнаем о дальнейшей судьбе Хаиме Бофранка и о том,
что произошло спустя некоторое время после его встречи с упырем
Ранним утром тело Хаиме Бофранка обнаружила старая стряпуха, собравшаяся на рынок. Субкомиссар лежал, опрокинувшись навзничь и разбросав руки; пистолет откатился в сторону, тут же чернел и погасший факел. Платье Бофранка было сплошь перепачкано грязью, а сам он был без малейших признаков сознания, разве что слабо, почти совсем незаметно дышал.
Счастье Бофранка, что он был обнаружен старухою. Найди его кто иной из местных жителей, не сыскали бы потом ни богатого оружия, ни платья, ни самого Бофранка. Однако ж старуха токмо порылась в кошельке, взявши несколько не самых крупных монет в надежде, что хире не обнаружит утраты, а пистолет умыкнуть устрашилась. Зато она поплескала в лицо Бофранка водою из ближней лужи, о содержимом которой здесь с трепетом умолчим, отчего субкомиссар открыл глаза и спросил:
- Кто ты, женщина?
- Меня звать Евдоксия, достославный хире герцог, - подобострастно прошамкала старуха, тряся омерзительной седою главою.
- Помоги мне сесть, - велел Бофранк. Приподнявшись при посредстве довольно слабых старухиных сил, он первым делом подобрал пистолет и огляделся. О ночном происшествии напоминал разве что забор, весь перекошенный и частью разрушенный. За ним открывался неглубокий овраг, куда, судя по запаху, сбрасывали разную дохлятину, применения которой в виде еды уже не ожидалось. Оперевшись на старуху сызнова, Бофранк встал на ноги и подошел к пролому.
