Элизабет Хэнд - Француз
Фрэнк поцеловал жену в щеку, поправил одеяло у нее на плечах. И поднялся.
Заглянул в комнату дочери. Джордан раскинулась в своей кроватке — уменьшенная копия матери. На коленке — свежая ссадина. Сорванец в юбке. За ней нужен глаз да глаз. То и дело попадает в передряги. Фрэнк утишил свое дыхание, чтобы слышать ее, — привычка, порожденная чередой тревожных бессонных ночей, когда казалось, что рассвет никогда не наступит. Затем он взял с тумбочки в спальне оставленный коричневый сверток и спустился вниз.
Тиканье часов в гостиной и спорадическое пощелкивание свежих досок на ступеньках лестницы. Он утянул с подноса в кухне еще несколько печений, еще налил себе молока. Прихватил с собой свежую газету, сдернув с нее пластиковую обертку, и спустился в подвал, по пути проглядывая заголовки.
Подвал…
В одном углу — монотонно жужжащий осушитель воздуха.
В другом — булькающий новый паровой котел.
По центру — недостроенная стена из толстых брусьев, отмечающая границы его будущего кабинета. Здесь Фрэнк временно расквартировал свой штаб.
Квадратный кусок старого ковра на голом бетонном полу.
Пружинный, обитый тканью стул.
Несколько узких столов с оргтехникой — принтеры, факс, телефон, телевизор, видеомагнитофон.
Ряд книжных полок, вмещавших словари, большую энциклопедию, «справочник врача»…
На доске, прибитой к балкам стены, прикноплены фотографии и вырезки из газет, относящиеся к убийству Пандемии.
Поверх отреставрированного дубового письменного стола — пентиум.
Фрэнк включил блок питания, и монитор засветился. Рядом — сканер и устройство для видеозаписи.
Фрэнк надел очки для чтения, лежавшие у монитора. Смахнул в сторону валявшиеся на столе бумаги, водрузил на их место полученный от Питера Уоттса пакет. Щелкнул «мышкой» по одной из виртуальных папок.
Возникло окно с мерцающими буквами: Миллениум.
СВЯЗЬ С ГРУППОЙ «МИЛЛЕНИУМ».
Внутри — еще несколько папок.
В них — еще.
Бесконечное количество разветвленной и наработанной за многие годы информации.
Архив, фотографии, картотека.
Наиболее громкие, но подчас не раскрытые для широкой общественности преступления века.
Обширное досье на все тайные общества.
Имена самых «дорогих» преступников, разыскиваемых ФБР…
Он машинально щелкнул по последней папке. Вот она, горячая десятка. Молодые, старые, рядом с каждым — значок доллара и цена вознаграждения, объявленная за поимку.
К примеру, гроза Бостона — Джеймс Дж. Балгер. Особых примет нет. Типичная внешность. Один из лидеров организованной преступности Бостона. Отлично владеет ножом. На его совести не одно хладнокровное убийство. В свободное от жесткого бизнеса время посещает городские библиотеки, так как увлекается мировой историей. У Балгера больное сердце, поэтому он не пьет, не курит и регулярно занимается в оздоровительных клубах.
За его седовласую голову ФБР согласно выдать чек на 250 тысяч долларов.
Намного меньше Бюро предложило за убийцу одного из своих сотрудников — мексиканца Августина Васкеза-Мендоза. Всего 50 тысяч. Негусто.
Столько же дают за Джеймса Чарльза Коппа, родившегося в Пасадене, штат Калифорния. 23 октября 1998 года Копп лишил жизни и одновременно доходов руководителя легального абортария штата Нью-Йорк. С тех пор его след теряется. Сразу после этого преступления в группе кто-то пошутил, что, занимайся жертва нелегальным бизнесом, на поступок Коппа посмотрели бы сквозь пальцы. К тому времени как раз поднялась очередная волна против абортов, так что Копп имел все шансы стать национальным героем. Не стал…
А вот очаровательный молодой человек. Любимец женщин. Светлые волосы, голубые глаза, мягкая интеллигентная улыбка. Чарльз Ломброзо, увидев это спокойное и доброе лицо, дал бы ему отменную характеристику и, как всегда, ошибся бы. Эрик Роберт Рудольф. Родился 19 сентября 1966 года в Меррит-Исланд, Флорида. Особых примет нет. Несколько лет разыскивается в связи со взрывом клиники здоровья в Бирмингеме, штат Алабама, со взрывом на олимпиаде в Атланте, с двойным взрывом в штабе строительного профсоюза все в той же Алабаме. Сумма вознаграждения впечатляет — один миллион долларов.
Больше просят только за Усама Бен Ладена.
Так что же грозит преступникам, если, конечно, их обнаружат? Смертная казнь. Смертная казнь. Она существует столько же, сколько и дебаты о ее допустимости. Является ли смертная казнь высшей формой наказания? И что вообще можно считать высшей формой наказания? Кто выносит истинный приговор — Бог, суд или отдельный человек? Сложный философский вопрос. Кант, например, уверяет, что смертная казнь — не просто справедливое, но, в ряде случаев, и наилучшее наказание, особенно в применении к убийцам и к лицам, виновным в преступлениях против государства. Вольтер, напротив, выступал за отказ от смертной казни, «кроме одного случая, когда нет иного способа спасти жизнь большого числа людей, когда убивают и бешеную собаку».
Сколько их, этих бешеных собак? К примеру, Француз — это бешеная собака или нет?
Сторонником смертной казни был Гегель, считавший, что наказание есть право, «положенное в самом преступнике, то есть в его наличной сущей воле, в его поступке. Ибо в его поступке, как поступке разумного существа, заключено, что он нечто всеобщее, что им устанавливается закон, который преступник в этом поступке признал для себя, под который он, следовательно, может быть подведен, как под свое право… Ибо так как жизнь составляет наличное бытие во всем его объеме, то наказание за убийство не может заключаться в некоей ценности, которой не существует, но также должно состоять только в лишении жизни».
Другие, напротив, всю жизнь боролись против смертной казни. Фрэнк вспомнил высказывание Камю, которое они заучивали в колледже: «Что же тогда смертная казнь, как не преднамеренное из убийств, с которым не сравнится никакое деяние преступника, каким бы преднамеренным оно ни было? Чтобы можно было поставить между ними знак равенства, смертной казни необходимо было бы подвергать преступника, предупредившего свою жертву о том, когда именно он предаст ее ужасной участи, и с этого же момента поместившего жертву на месяцы в заключение. Но такое чудовище в обычной жизни не встречается».
Но рассуждать о том, что негуманно предавать смерти преступника, можно лишь, когда это не коснулось лично тебя. Попробуй это сказать родителям, которые только что потеряли ребенка, мужу, рыдающему над телом жены. Попробуй это сказать в суде! Тебя линчуют. И будут правы, потому что бешеных собак надо пристреливать. Раскаяние? За свою жизнь Фрэнк насмотрелся столько, что уже не верил в раскаяние. Разве Француз раскается? Нет, он убежден в своей правоте, как и всякий фанатик. Как и всякий, кто оправдывает собственное влечение божьей волей. Опять секс.
