Артур Порджес - Трудная задача (сборник)
С человеком все обстоит иначе. Какой бы вопрос ему ни задали, вы никогда не знаете заранее, что он ответит. Вас может ожидать и совершенно правильный ответ, и ответ верный лишь отчасти. Под сводом человеческого черепа неразличимо сплавлены воедино софизмы, способные вызвать у вас лишь легкое раздражение, и совершенно нелепые представления.
Иногда какое-нибудь понятие, считавшееся некогда лишенным всякого смысла, приводит к правильному ответу или позволяет по-новому поставить какой-нибудь вопрос, и тогда рождается новая идея или совершается великое открытие. В других случаях разумное начало оказывается погребенным под ворохом неразумного, и тогда ответ лежит на грани безумия, ибо измученный разум черпает доводы из глубин подсознания.
С компьютером все обстоит иначе. Компьютер слишком логичен, слишком прямолинеен. Вы спрашиваете у компьютера, сколько будет дважды два, и он отвечает вам: «Четыре». Девять из десяти людей ответили бы вам так же, но десятый спросил бы: «Дважды два чего? Двое мужчин и две женщины? Или два слона, дирижерская палочка и небоскреб Эмпайр-Стейтс Билдинг?»
С этим различием и были связаны все неприятности с СИМом. Он обладал чрезмерно изощренной логикой, был слишком математичен. Ему недоставало разнообразия в идеях. В память СИМа нужно было ввести ворох всякой чепухи. Ведь СИМ должен был быть самую малость «не в своем уме» — как всякий человек!
Два часа у меня ушло на то, чтобы приготовить наживку. Я повернул главный выключатель и задал СИМу один или два простых вопроса. Я записал их в двоичной системе, сопоставив каждой букве нашего алфавита определенную комбинацию нулей и единиц, понятную СИМу. Индикатор памяти стоял на нуле, и бумажная лента на выходе оставалась девственно белой. Я принялся загружать память СИМа: ввел в нее сначала самые разные факты, важные, второстепенные и так себе, затем понятия, противоречащие здравому смыслу, и совсем безумные идеи, отрывки из поэзии — словом, всякую всячину, какая только приходила мне в голову.
После нескольких часов напряженной работы все было готово, и я принялся снова спрашивать СИМа. Индикатор памяти сдвинулся с нуля и показывал, что она загружена на пять процентов. Значит, с памятью у СИМа было все в порядке. Ответы, напечатанные на выходной ленте, были такими, как я и ожидал, — они лишь точно воспроизводили то, что я своими руками ввел в память машины. Мне стало ясно, что переменные контуры в логических цепях СИМа, о которых столь красноречиво распространялся Меершрафт, бездействуют. Они как бы окаменели, превратившись в жестко заданные контуры, исключавшие ассоциативное мышление.
Я задавал СИМу один и тот же вопрос и неизменно получал на него один и тот же ответ. Вопрос мой гласил: «Что такое темнота?» СИМ неукоснительно отвечал: «Темнота — отсутствие света», и приводил противоположное понятие, введенное вето память мною, Геком Беловым: «Свет — отсутствие темноты». Строго говоря, ни одно из этих двух утверждений не было истинным. Слепой человек не ощущает темноту или свет. Он «видит» то, что видите вы, не поворачивая головы, позади себя.
Постарайтесь, скосив глаза, взглянуть назад, не поворачивая при этом головы, и глазам вашим откроется тайное тайных. Вас охватит ужас, вы ощутите трепет и благоговение. Оттуда мы миллионы лет назад высунули свои морды. Кто из вас может сказать, что это такое? Не знаете? Тогда позвольте старине Геку Белову ответить вам. Это — ничто и в то же время почти все, необъятная часть бесконечной вселенной, недоступная нашим пяти чувствам. Иногда мне кажется, что природа обделила человека, так любящего задавать ей дерзкие вопросы, оставив его стоять на трехмерном пороге многомерного мироздания.
Я видел, что порочный круг в определениях темноты и света продолжает раздражать электронный мозг, так как с каждым вопросом корпус СИМа вибрировал все сильнее и сильнее. Затем в СИМе произошло короткое замыкание, и он «пал бездыханным». Разумеется, ничего серьезного с ним не приключилось. Это был всего лишь трюк, достойный викторианской дамы, попавшей в затруднительное положение.
Но отвертеться от ответа на щекотливый вопрос СИМу не удалось. Одно короткое замыкание следовало за другим. Расплавившиеся предохранители я заменял «жучками» из толстой проволоки. Риск был велик.
— Возьмись за ум, дубина, пока не поздно, — посоветовал я СИМу. — Думай своей головой, не то погибнешь! Пожалей себя.
Страшно подумать, что бы сказал Рэтофф, узнай он о происходящем. Наверное, отправил бы меня в тюрьму. Но рискнуть все же стоило. Я был уверен, что СИМ мог бы ответить на мой вопрос, если бы сделал над собой небольшое, хотя и болезненное усилие.
Пока же его била мелкая дрожь, он стенал и вопил, а я стоял над ним и поносил его последними словами. Клуб дыма вырвался откуда-то изнутри измученного пыткой механизма, но каким-то чудом СИМ не сгорел. Мало-помалу он успокоился, крики и стоны сменились мерным успокоительным шумом. Каким-то образом СИМ сумел найти выход из положения! Я ждал ответа.
Бумажная лента на выходе пришла в движение. На ней я прочитал: «Темнота — внутри, свет — снаружи. Темнота определяется через отрицание. Для более подробного ответа информации недостаточно».
Это было именно то, что нужно. Меня ничуть не интересовала истинность утверждений СИМа. Главное, что СИМ мыслил. Отбрасывая одни сведения, сопоставляя другие, СИМ пришел к новому заключению, причем весьма необычному. Он снабдил меня даровой информацией о свете. Никаких сомнений не было: СИМ мыслил! Дело пошло на лад! Осталось лишь ввести в него всю имеющуюся у нас информацию обо всем на свете, добавить парочку-другую безумных идей, и тогда СИМу можно было бы задавать действительно серьезные вопросы, например спросить у него: «Что, по-вашему, должен сделать человек, если он хочет выпутаться из всех финансово-экономических затруднений?» Вопрос, конечно, не из трудных. Задавать его СИМу — напрасная трата времени. Держу пари, что СИМ ответил бы; «Упасть замертво!»
Как бы то ни было, Меершрафту можно было теперь не опасаться за свое место. Этот мерзавец Рэтофф должен будет теперь заплатить мне за работу, и если очень повезет, то я сумею наскрести денег, чтобы вернуть долг Меершрафту. Впрочем, особенно рассчитывать на это не приходится. Знаю я людей типа Рэтоффа.
По крайней мере мне казалось, что знаю, но я глубоко заблуждался. Прежде всего я обнаружил, что дверь была не заперта. Просто я поворачивал дверную ручку не в ту сторону. Когда я сообщил Рэтоффу о своих достижениях, его это удивило и слегка позабавило. И то и другое плохо укладывалось в создавшееся у меня представление о Рэтоффе как о человеке с гипертрофированным самомнением.
