Уильям Голдинг - Бог-скорпион
– Рыбы! Девчонки поймают вас в свои сети!
Поскольку злость терзала куда меньше, чем чувство унижения, он думал об охотниках с насмешкой, посылал презрительную улыбку в сторону равнины. Они, мысленно видел он, зная обычай охотников, вырастили сейчас огненный цветок и расположились вокруг него, тесно, словно бусы. Он вдруг увидел их так отчетливо, что тоска вновь стиснула ему сердце. Он застонал и стал корчиться, как от физической боли. Тем не менее ни о чем другом он думать не мог; и мысли его, однажды выйдя на эту тропу, уже не могли свернуть в сторону. Он видел костер, куски жареного мяса, слышал смех и пение. Видел Свирепого Льва, играющего на маленьком барабане, Разящего Орла, тренькающего на трехструнном луке. Он видел там себя, со счастливым лицом наигрывающего на костяной флейте. К тому же одновременное присутствие его там и тут – там ублаготворенного, здесь изнывающего – возродило нестерпимую муку, так что Шимпанзе взвыл во весь голос, и орел, сидевший в гнезде неподалеку, заклекотал и забил крылом. Он видел, как охотники поют, слышал их голоса:
На охоту пойдем мы, пойдем на охоту!
Шимпанзе, Который Здесь, повернул голову налево и стал пристально вглядываться в далекую равнину, обводя глазами лес и склоны предгорий, ища огонек костра или струйку дыма. Он схватил флейту, поднес к губам, но снова отбросил. Весь мир, озаряемый Небесной Женщиной, плавал во влаге его глаз. Он слышал, как Старейший поет своим глубоким, счастливым голосом, а Шимпанзе подыгрывает ему. Слышал, как все, прихлопывая в ладоши, громко поют о торжестве Небесной Женщины:
Ты не заносчивая, ты не злая,
Ты не валяешься на спине, охая,
О Небесная Женщина, с белым задом
и большим животом,
Не мешай нам охотиться!
А немного погодя снова пели:
На охоту пойдем мы!
Пойдем на охоту!
Ра! Ра! Ра!
Вот они кончили петь и укладываются, чтобы предаться сну и любви. Стрекоза, еще совсем недавно мальчик… Спелое Яблоко… Прекрасная Птица и Нападающий Слон, Который Хлопнулся Носом Перед Антилопой… спокойная властность Старейшего… двое других старших, которые всегда неразлучны…
Шимпанзе, Который Здесь, застонал, и слезы вновь потекли по его лицу. Шимпанзе, Который Там, протянул руку к Стрекозе, улыбнувшемуся в ответ; но Свирепый Лев ухватил хорошенького мальчишку за лодыжку и потянул к себе. Прекрасная Птица неуклюже поднялся, проковылял, изображая вожака обезьян, и Старейший засмеялся. Шимпанзе стукнул кулаком по коленям. И тут в голове его словно грянул гром, и взвыл ветер, и сверкнула молния. Он выкрикнул свою боль в песне:
Я – Леопард, Убивающий Водяной Лапой!
Он был Леопард Леопардов, громадный и гибкий. Он был сотворен из огня и лунного света. Он бесшумно скользил по лесу – хвост колотит по бокам, клыки оскалены, глаза как молнии. Он прыгнул на них из тьмы, и они завопили от страха. Они упали на колени, прося пощады, но увидели, что пощады им не будет, и бросились бежать. Стрекоза остался стоять на коленях, в жалкой позе, парализованный ужасом. Он вновь стал мальчиком, нежным, хрупким, пугливым. Леопард Леопардов взял его зубами, и он заверещал от страха. Леопард оставил охотников, прячущихся за деревьями, и унес мальчика в темноту…
Нападающий Слон был самым могучим слоном всех времен. Его племя распространилось по всей равнине. Его признавали. Он был вожаком. Среди самцов он был как мужчина среди зеленых юношей, как Старейший – среди женщин. Его голова возвышалась над стадом. Слонихи укрывались в тени его ушей, бивнями он выворачивал с корнем огромные деревья. Когда он трубил, ему отвечали горы и все кругом замолкало. Его ступни наводили ужас на всех имеющих клыки и когти. Даже Леопард Леопардов, Леопард С Водяной Лапой, незаметно убегал, заслышав топот этих ног по твердой земле. Нападающий Слон шел вперед, чтобы очистить мир. Он вышел на опушку. Сломал мешавшие ветки, и в глазах у него вспыхнул огонь. Перед ним были охотники, людишки, и они совершили убийство – Нападающий Слон увидел отрезанную ногу своей слонихи возле их костра. Он затрубил, и горы ответили ему. Он вырывал целые деревья, крушил скалы на своем пути. Старейший прыгнул в дупло, вопя от ужаса, но Нападающий Слон сломал дерево и зашвырнул его вместе с прячущимся в нем Старейшим за горы. Он опустился коленями на Прекрасную Птицу и Свирепого Льва! Стрекоза лежал, уткнув лицо в Землю, дрожа и обливаясь слезами. Нападающий Слон оставил его напоследок. Твердым, как дуб, коленом он придавил Светляка и Бешеного Носорога – придавил последнего из охотников – человека с распухшей лодыжкой и костяной флейтой в руке! Изо рта человека хлынула кровь…
Шимпанзе, Который Здесь, вскочил на ноги и завопил, словно его огрели охапкой колючих веток. И свалился со скалы, полетел вниз, обдираясь о камни. Он уцепился за выступ и почувствовал, как лопается кожа на ладонях. Нога нащупала узкий карниз; он встал на него, прижавшись щекой к скале. Вокруг с криками носились птицы.
Наконец они улетели одна за другой, и он остался наедине с тишиной, созданной из камня и света. Он зализал ободранные пальцы и осмотрел колени, на которых запеклась кровь. Внизу под скалой валялись в кустах копье и флейта, нечаянно сброшенные им, когда он непроизвольно вскочил и сорвался с уступа. Он слез вниз, сунул флейту за пояс, взял копье в левую руку. Постоял, оглядывая лес и равнину. Небесная Женщина была на самой макушке дерева. Он вдруг отчетливо понял, что охотники где-то там, далеко, и им нет до него никакого дела. Понял, что он – один и никому не нужен. Шимпанзе, Который Здесь. Отчаяние вспухло где-то в животе, словно он забеременел им, завладело всем его существом. Громкий вой, обращенный к горам и Небесной Женщине, лесам и равнине, исторгся из его груди, словно он был не Леопард, а собака. Он не думал о том, что это опасно; слезы катились по его лицу. Он выл и выл, и скала отвечала ему насмешливым эхом. Бил себя кулаком по голове и не чувствовал боли. Даже птицы в конце концов прониклись состраданием к нему и больше не отвечали недовольным клекотом и не хлопали крыльями. Только ворочались в гнездах, заслышав собачий вой и ответный вой скалы.
Наконец он иссяк. Он уже не выл, а тихонько скулил, и поскуливание ложилось на его горе, нисколько не облегчая боль. А потом словно что-то произошло – чувства его прояснились, открыв некое знание, указав нечто определенное. Он, ковыляя, побежал под утесами, по-щенячьи поскуливая на бегу:
– Ма-ма!
V
Небесная Женщина наполовину спустилась с дерева, но еще сияла так ярко, что на всем небосводе ей не было соперниц, кроме льдистой искры света над горами, за которые закатилось солнце. Шимпанзе уже не мчался, а бежал трусцой и время от времени поскуливал. Замедлить бег его заставили воспоминания – ему вспомнилось, как в те дни, когда живот у Небесной Женщины становился совсем круглым, дети прятались в хижинах и не выходили до утра, а девушки и матери занимались чем-то таинственным. И еще он вспомнил, что у него не было матери, что она умерла – конечно, вследствие несчастного случая, как это часто бывало с пугающими, загадочными натурами. Тогда он не слишком страдал, да и потом тоже; но теперь он чувствовал, как ее не хватает, даже не понимая, чем она могла бы унять его боль. Не было у него и близкой женщины, что было необычно, но все же случалось. Одинокие охотники считали, что им крупно повезло, раз у них нет женщины, если вообще задумывались об этом. И все-таки – растерявшийся, попавший в отчаянное положение, – он бежал к женщинам; и когда боль стала привычной, как старая рана, в нем проснулась осторожность, как у человека, приближающегося к логову зверя. Его тень следовала за ним, нога не беспокоила. Что тоже было довольно странно, но тому было объяснение. Он бежал вдоль подножия скалы. Крутая стена поднималась справа от него, и склон под правой ногой был выше, отчего ступать на больную ногу было легче. Это обстоятельство тоже помогало ему продолжать бег и, казалось, неким непонятным образом заставляло стремиться туда, где, как он уже начинал догадываться, его вряд ли жаждали видеть.
