Михаил Михеев - Рассказы
Ненашев стал серьезным.
— Ну-ну! Не нужно так громко.— Он помолчал, поглядывая на меня исподлобья.— Знаешь, я, признаться, уже думал об этом. Ну, об юридической ответственности, что ли, говоря твоим языком. У меня есть документ, в котором подписью и печатью удостоверяется, что вместе с избой и надворными постройками, с усадьбой в пять сотых гектара мне принадлежит также корова белая, с рыжими пятнами, по кличке «Машка». По всем существующим законам я являюсь хозяином этой коровы и волен использовать ее, как мне заблагорассудится. Могу ее доить, могу заколоть на мясо. Тем более могу провести над ней опыты, во имя науки. Вот и вся моя юридическая ответственность. Я закона не нарушил, и судить меня не за что. Во всяком случае, пока не за что.
Ненашев, как это он делал и раньше, бил мои эмоции логикой, я, не находя нужных аргументов, как обычно начал злиться и, вероятно, наговорил бы грубостей... Меня остановило — выражаясь языком старинных романов — появление третьего, а если считать и Машку — четвертого лица. Калитка осторожно приоткрылась, и в ограду заглянула продавщица Санечка.
Она тоже вошла не сразу — Машкины рога произвели впечатление не только на меня.
— Входите, входите! — закричал Ненашев.
Обычно я видел Санечку в белом халате; сейчас на ней было платье на лямочках, модное, то есть похожее на ночную рубашку, светлые туфли на «гвоздиках»; право, она выглядела сейчас неплохо — рассуждая по-современному (мой вкус был всегда несколько консервативным, особенно в отношении женских нарядов: жена говорила, что я старомоден до неприличия).
На плече Санечки висела пластмассовая — тоже модная — сумка, размером с небольшой чемодан.
Ненашев собирался было меня представить, но Санечка сказала, что мы уже знакомы, и мне оставалось только подтвердить это. Затем она открыла сумку и вытащила из нее бумажный кулек.
— Ваше печенье,— сказала она Ненашеву.— Забыли у меня. Хлеб взяли, а печенье забыли.
— Ах, да! Вот растяпа! Право, не стоило беспокоиться.
— Какое же беспокойство, занесла по пути.
— Все равно, спасибо за заботу. Что бы я тут делал без вас?
Ненашев улыбался прозрачно. Я дожидался подходящего момента, чтобы уйти.
— Кому-то нужно о вас заботиться, — кокетничала Санечка.— Мужчина одинокий, занятый вечно, когда ему о себе подумать. Корова еще, возни сколько с ней: поить, кормить. Убирать опять же. Хорошо хоть доярку нашли. Не понимаю только, чего вы Машку дома держите?
— Куда же я ее?
— Выгоняли бы утром. Вместе со всеми коровами, в стадо.
— Отвыкла она у меня от коровьего общества.
— Привыкнет.
— Смотреть за ней нужно. Она у меня особенная.
— Ничего, пастух присмотрит. В стаде ей даже лучше будет.
— Чем же лучше?
— Так уж не понимаете... Теленочек у вас будет.
— Теленочек?.. — Ненашев вдруг перестал улыбаться. — Хм, теленочек...
Аналитическое устройство в голове Ненашева работало быстрее моего. Он посмотрел на меня задумчиво.
— А ведь это идея,— сказал он.
Я ничего не успел сказать.
— Н-ну! — услыхали мы рядом.
Машка выбралась из своего сарайчика — она сама могла открывать дверь. Вероятно, она слышала и поняла разговор и сейчас стояла перед нами, выставив вперед рога.
— Ах! — Санечка спряталась за Ненашева.
— Ты чего, Машка? — спросил Ненашев.
— Н-ну! — и Машка замотала головой.
— Не хочет идти в стадо, — улыбнулся Ненашев.
Даже если бы он говорил серьезно, Санечка все равно не догадалась бы ни о чем.
— Боюсь я ее,— сказала Санечка.
— Иди к себе Машка, — приказал Ненашев.
Он легонько шлепнул ее. Машка упрямо мотнула головой.
— Это что такое? Пошла прочь!
Он размахнулся и на этот раз ударил бы сильно, но я успел удержать его руку. Машка моргнула растерянно. Потом медленно повернулась, неуклюже, по-коровьи — заходя передними ногами и переступая задними — понуро побрела в свой сарайчик. В дверях оглянулась — она еще надеялась на сочувствие.
— Иди, иди! — крикнул Ненашев.
Дверь закрылась.
— Просто цирк какой-то! — сказала Санечка.
Ненашев вопросительно уставился на меня.
— Теленочек, а?
И он усмехнулся.
Я не принял его всерьез. Только потому, что смотрел на Машку другими глазами, нежели он. Это была моя ошибка.
Мне бы догадаться об этом...
Я не догадался. Я простился с Ненашевым и Санечкой и пошел домой. Бидон так и остался на крыльце...
Утром я проснулся с головной болью.
Я знал, что пройдет она не скоро, что нужно успокоиться, приглушить вчерашние впечатления. Целый день я бродил но лесу. Пробовал собирать грибы. Неожиданно это занятие мне понравилось: оно отвлекало от размышлений. Я набрал целую корзину. И, мне на удивление, все грибы оказались съедобными. Липа приготовила отменную солянку.
Вечером я спохватился, что мне нечего читать, и поспешил в ларек. Санечка уже собиралась уходить, но, заметив меня, любезно открыла двери и пригласила войти. На прилавке стояла сумка, битком набитая.
— У подруги день рождения, — объяснила Санечка.
Я пожелал Санечке и ее подруге хорошо провести время. Собрал все журналы, какие были, предложил помочь донести тяжелую сумку. Санечка отказалась от услуги, я не стал настаивать и отправился домой.
Липа ушла к соседке, я читал в постели до поздней ночи, потом погасил свет, пытался уснуть. Мне почти удалось, но тут пришла Липа, дверь скрипнула, и я опять принялся за чтение. Последние месяцы я приучил себя обходиться без снотворного, было досадно, что впечатления прошедшего дня — пусть даже необычные — так сразу выбили эту привычку. Принимать порошки не хотелось, оставалось одно средство: прогулка по сонной улице поселка, глубокое дыхание, свежий воздух и так далее.
Я откинул одеяло.
Здоровенная луна бесцеремонно уставилась на меля через окошко. В березовой роще за поселком — там сейчас, вероятно, было по-особенному светло — во всю мочь заливалась гармошка. Временами ей вторил девичий дискант, я слышал голос, но не разбирал слов.
Одевшись, я открыл дверь в комнату моей хозяйки. Липа, конечно, уже спала. Лунный свет голубым ковриком лежал возле ее кровати. Я прошел к дверям на цыпочках, хотя, вероятно, предосторожности были излишни, мимо спящей Липы можно было проехать на тяжелом танке.
На улице гармошку и частушки было слышно лучше.
Я иду, иду, иду,
Собаки лают на беду!..
Я пошел в сторону, противоположную той, куда звала гармошка.
Одинокая собака лениво тявкнула из темноты. Огни везде были погашены. Короткая улица поселка уперлась в лес. Под соснами притаилась неприятная ночная мгла. Я остановился на углу.
