Азамат Козаев - Имяхранитель
– Матушка!.. – встревожился тот. – Ты что ж это? Под монастырь меня… Лицензии ведь лишат! На каторгу в два счета… Нет, невозможно никак.
– Повсюду одни кретины, – сказала Люция устало. – Лицензии ты уже лишился, неужели не понятно? Горожане своих синяков тебе сто лет не простят. Зачем же еще со мной ссориться?
Топтыгин колебался; его рожа из красной превратилась в совсем уж багровую.
– Сударыня, а вы наведите на павиана пистоль, – посоветовал Иван. – Цельте в глаз. Дубинку придется отдать, спасая здоровье подчиненного. Так, генерал?
– Ясное дело! – с видимым облегчением согласился тот.
* * *Вопреки ожиданиям внутри святилища оказалось совсем не жарко. От камней веяло прохладой – свежей и благоуханной. Иван осмотрелся, понимая, впрочем, что глазам верить нельзя совершенно. И, наверное, не только глазам. Это следовало учитывать.
Лаймитский хоровод, через который семь с избытком пудов его живого веса были переброшены охранниками поразительно легко, успел из гигантской многоножки превратиться в толстый, как двухсотведерная бочка, замкнутый водяной жгут. В колоссальный бублик из туго свитых бурливых струй, несущихся вкруг капища. Наперегонки со струями, по бокам и над ними мчались стаи серебряных летучих рыбок с карикатурными человеческими рожицами. В унисон разевались алые ротики, закатывались глазки. Слышался тонкий свист воздуха, рассекаемого голубыми плавниками и хвостами, и сладкозвучное пение а капелла хора мальчиков. Поверх этой поющей мелюзги, восседая на могучих плечах крылатого красномордого морского змея, чьи бакенбарды походили на приплюснутые детские валеночки, а нос – на орлиный клюв, гордо парила барракуда с лицом архэвиссы Комнин. В плавнике она сжимала двузубую острогу.
– Галлюцинации становятся все разнообразнее, – пробурчал Иван, после чего стянул бесполезную маску, утерся рукавом и отплевался: маска была обильно пропитана изнутри чем-то отвратительно клейким, вроде горохового киселя.
Затем он отыскал взглядом Валентина.
Юноша сохранял прежнюю величественно-неподвижную позу с разведенными в стороны руками, запрокинутой головой и царственно реющим венцом волос. Губы его беззвучно шевелились, глаза скрывались полуопущенными веками. О присутствии Ивана он, очевидно, не догадывался. Проще всего было обойти его сейчас со спины, тюкнуть легонько по затылку, забрать сомлевшего в охапку… но поступить так имяхранителю почему-то хотелось меньше всего. И даже сама мысль об этом вызывала чувство крайней ненависти к самому себе.
«Ужели это ты, о честь моя?», – хмыкнул Иван и полез через стену.
…Возле опрокинутого наземь золотого блюда нашлось штук пять апельсинов. Иван, ощутивший новый приступ жажды, смолотил их в один присест. Подивился странному горьковатому вкусу… испугался было – болван, вдруг они отравлены?.. В следующий миг, когда внезапно потемнело в глазах, испугался уже по-настоящему… а потом прозрел.
Стены были вовсе не по бедро – до неба. И не из камня – из цветочных лепестков. Небо, рыжее, зернистое, состоящее из мириадов ровненьких икринок (в каждой дергался готовый проклюнуться шустрый малек), висело совсем близко, палкой добросишь, – и прогнулось вниз, наподобие неопрятно раздутого брюха с вывалившимся пупом посредине. Пуповина истекала медово-тягучей струйкой. Подвижный, почти живой ее хвостик, шаловливо завитый спиралью, нацелился точно на макушку Валентина. По бокам от юноши вздымались неохватные деревья, уходящие кронами к небосводу. Там, где в серебристо-зеленую бархатную кору деревьев впились клеванги, из бугристых наплывов смолы выглядывали узкие звериные мордочки, вроде ласочьих. Розовые язычки ласок быстро облизывали кривые лезвия. С силой выбрызгивала игольно-тонкая струйка крови, пораненные язычки прятались и вновь появлялись; все повторялось. У ног мальчишки валялся жирно лоснящийся черный спрут с отрубленными щупальцами. Щупальца подергивались, свивались кольцами, точно хвосты придавленных каблуком червей. Из-под туши натекла огромная желтовато-гнойная лужа. На поверхности плавал одинокий цветочный лепесток.
– А, – без выражения сказал Валентин, увидев Ивана. – Это ты, чего-то там хранитель. Порешил Логуна. Теперь верни мои мечи. Где они?
– Твои мечи?
– Конечно. – Валентин пожал плечами, и сейчас же по его телу прокатилась крупная дрожь, гоня волну мгновенного метаморфоза. Грудная клетка расширилась, мускулатура чудовищно вздулась, лицо потяжелело. Через секунду перед Иваном предстал вчерашний минотавр, зарычал грубым голосом, не скрывая торжества: – Потрясающая штука эта императорская кровь! Даже мне, бастарду, преобразиться проще, чем переобуть сандалии. Теперь понимаешь, несчастный, с кем свела тебя справедливая судьба? Ну же, давай, поднатужься, соображай! О, боги, какое у него бездумное застывшее лицо. – Валентин поморщился. – Я сын того, чью дружбу ты когда-то предал. Или ты забыл Платона Ромаса, обломок?
Друг? Предательство? Невероятно!
– Я помню твоего отца, сиятельный князь. – Внешне Иван остался невозмутим, хотя внутри у него все пылало и корчилось, обугленное.
– Однако былой изменой не терзаешься.
– Нет.
– Ну, естественно. Убедил себя, что исполнил долг перед Перасом, верно?
– Нет.
– Тогда что? Что ты придумал себе в оправдание?
– Ничего. Мне не нужны оправдания. Ты обвиняешь в предательстве мертвеца. Я – обломок.
– Да, это так. А еще ты трус и подлец. Впрочем, сейчас ты скажешь, что для обломка любая низость в порядке вещей. Разумеется, я ошибся, принимая тебя за человека. Ненавидеть такое… насекомое – оскорбительно по отношению к памяти отца. Не теперешнего спившегося калеки, а того, настоящего отца, принца и мятежника. – Валентин встряхнулся, возвращая прежний облик. – А теперь отдай мне фламберги и убирайся прочь, обломок. Или ты бросил их там, возле зарубленного тобою старика?
Иван оставался на месте. В душе продолжала свирепствовать огненная буря. Пламя ревело: «Разгадки твоего прошлого здесь, имяхранитель! Валентин знает их. Пади пред ним ниц, унижайся, пойди на все, что потребует – разве не ничтожна любая цена! – но вымоли, вымоли прощение. И – узнай».
Обломок передернул челюстью и с расстановкой проговорил:
– Приговор за убийство полноименного – усечение кистей и ссылка на остров Покоя. Но это лишь для одноименного. Обломку или колону перед высылкой отрубают обе руки по локоть и вдобавок вырывают ноздри. Выходит, ты заварил всю эту кашу только для того, чтобы свести счеты… со мной? За своего якобы отца Ромаса? И даже готов был пожертвовать ради запоздалой мести безвинным эвом Логуном?
– Безвинным! – Валентин оскалился по-волчьи. – Ты называешь его безвинным? Да этот похотливый старик заслуживает не то что смерти от руки поганого обломка, а колесования! Кола в жирную задницу! Того, чтобы его ятра засунули в ящик с выводком голодных крыс!
– Фанес предобрый, за что? – спросил Иван, потрясенный дикой вспышкой ненависти. И вдруг его осенило. – О-о-о!.. Да ведь ты… ты влюблен в Розу! Конечно! Поэтому и стремился толкнуть меня к расправе над оружейником. Поэтому убил Лео. Одним махом решил смести все преграды. За Логуна, считал ты, накажут обломка, а за Тростина… Хм. Надо полагать, следствие признает нервический срыв отрока, принудительно втянутого сожителем (вот еще один факт к твоей пользе!) в гнусную вакханалию. Сколько тебе лет – пятнадцать? Скорей всего. Следовательно, испытанию на душевное здоровье не подлежишь без согласия родственников. А Люция, понятно, такого согласия нипочем не даст. Очень похоже на истину, правда, сиятельный князь?
– Ты гляди, – с издевкой сказал Валентин, – а насекомое-то с воображением оказалось. Какая очаровательная неожиданность. Тебе стоит заняться сочинением развлекательных романчиков, обломок. Определенному кругу мещаночек подобные бредни могут быть крайне любопытны. Любовь, месть, тайны двора, ах! ах!.. Жаль, ты не сможешь записывать их сам, когда палач оставит тебя без рук. Но не горюй, обломок. Став императором, я подарю тебе самую дорогую линзу с голосовым управлением. Ну а времени в ссылке будет предос…
– И все-таки, малыш, чем не угодил тебе Лео? – грубо перебивая, спросил Иван. – Спасовал в постели? Не смог более выдержать твоего буйного темперамента?
– Ты скверно воспитан, обломок, и непристоен без меры. Помни, с кем говоришь!
– Пока что я говорю с обезумевшим щенком, возомнившим о себе невесть что…
Иван из кожи вон лез, чтобы голос звучал с максимальным презрением. Он заметил, что оранжевая струя, текущая из небесного сосца, почти уже коснулась головы Валентина, и торопился вывести его из равновесия. Иметь дело с юнцом, отменно владеющим саблями (фехтовальная школа Киликийского кадетского корпуса имела самую блестящую репутацию), пусть даже склонным к метаморфозу в могучего рубаку – это одно. Но с противником, причастившимся небесной силы неведомого лаймитского Регла, – это совсем, совсем другое. К тому же, как он помнил, сопровождать новоявленное божество должны огнедышащие тритоны, аспиды в девять локтей длиной, гигантские лягушки и «ваятели праха». А в том, что эти персонажи всего лишь невинная выдумка, он теперь сильно сомневался…
