Джон Уиндем - День триффидов
— «Санди Даун». Хочет взять у него интервью. Знаешь, кажется, они поняли, что Мэтью-герой и Мэтью-художник — одно и то же лицо. Скоро многие поймут.
Я не ошибся. Позвонили из «Рипорт», потом — из «Санди Войс».
— Ну, решено, — сказал я. — Завтра придется уйти на целый день. И пораньше, пока они еще не расположились в саду. Да и на ночь останемся. Пойдем собирать вещи.
Мы пошли наверх, и телефон затрезвонил снова. Я поколебался.
— Да ну его, — сказала Мэри.
И мы не подошли к телефону ни в этот, ни в следующий раз.
Нам удалось уехать в семь, опередив репортеров. Мы направились к берегу.
— Надеюсь, они без нас не вломятся, — сказала Мэри. — Мне кажется, что я — беженка.
Всем нам так казалось часа два, пока мы ехали до берега. Машин на шоссе было полно, и мы еле ползли. То и дело что-то случалось и образовывалась пробка на целые мили Дети стали скучать.
— Это все он, — плакалась Полли.
— Нет, не я, — возражал Мэтью. — Я ничего такого не хотел. Само случилось.
— Значит, это Чокки.
— Тебе бы его благодарить, — напомнил Мэтью.
— Сама знаю, а не могу. Он все портит, — ответила Полли.
— Последний раз, когда мы тут ехали, с нами был Пиф, — заметил я. — Он немножко мешал.
— Пиф был глупый, он мне ничего не говорил, это я ему говорила. А этот Чокки вечно болтает или спрашивает всякую ерунду.
— Нет, — сказал Мэтью, — сейчас он уже не спрашивает. Его не было со вторника. Я думаю, он отправился ДОМОЙ.
— А где его дом? — спросила Полли.
— Не знаю. Он был какой-то расстроенный. Наверное, отправился к себе, спросить, как и что.
— Что спросить? — настаивала Полли.
Я заметил, что Мэри в беседу не вступает.
— Если его нет, — предложил я, — давайте про него забудем.
Полли высунула голову и стала разглядывать неподвижные вереницы машин.
— Мы, наверно, нескоро поедем, — заявила она. — Я лучше почитаю. — Она выудила книгу откуда-то сзади и открыла ее. Мэтью посмотрел на картинку.
— Это что, цирк? — поинтересовался он.
— Скажешь тоже! — презрительно воскликнула Полли. — Это очень интересная книжка про одного пони. Его звали Золотое Копытце. Раньше он выступал в цирке, а сейчас учится в балете.
— Вон что! — сказал Мэтью с достойной уважения сдержанностью.
Мы доехали до большой стоянки, где брали по пять шиллингов с машины, взяли вещи и отправились искать море. Каменистый берег у самой стоянки заполнили люди с транзисторами. Мы пошли дальше по камушкам и добрались до места, где от сверкающей воды нас отделяла только широкая лента нефти и мусора да кромка пены.
— О Господи! — сказала Мэри. — Надеюсь, ты не будешь тут купаться?
Присмотревшись получше, Мэтью заколебался, но все же возроптал:
— А я хочу плавать, раз я умею.
— Не здесь, — сказала Мэри. — Какой был хороший пляж несколько лет назад! А сейчас это… это…
— Самый краешек британской клоаки? — подсказал я. — Ну, пойдем еще куда-нибудь. Иди сюда, мы уходим! — крикнул я Мэтью, который все еще, словно во сне, смотрел на грязную пену. Полли и Мэри зашагали по берегу, а я подождал его.
— Что, Чокки вернулся? — спросил я.
— Как ты узнал? — удивился Мэтью.
— Да уж узнал. Вот что, окажи-ка мне услугу. Молчи про него, если можешь. Не надо портить маме поездку. И так ей здесь не понравилось.
— Ладно, — согласился он.
Мы отошли от берега и обнаружили деревню в ущелье, у подножия холмов. Там было тихо, а в кабачке мы очень прилично позавтракали. Я спросил, можно ли остаться на ночь, и, на наше счастье, у них оказалась комната. Мы с Мэри расположились в садике, в шезлонгах; Мэтью исчез, туманно намекнув, что идет побродить; Полли улеглась под деревом, и ей почудилось, что она — Золотое Копытце. Примерно через час я предложил прогуляться перед чаем.
Мы лениво побрели по тропинке, опоясывающей холм, и через полмили, по ту сторону, увидели, что кто-то стоит на коленях и рисует в большом альбоме.
— Это Мэтью, — сказала Мэри.
— Да, — ответил я и повернул обратно.
— Нет, пошли, — сказала она. — Я хочу посмотреть.
Я без особой охоты отправился за ней. Мэтью нас не заметил, даже когда мы подошли вплотную. Он выбирал карандаш решительно и точно, а линию вел уверенно — ничего похожего на прежнюю неопределенность. Потом и твердо, и нежно он растирал ее, растушевывал рукой, или большим пальцем, или углом платка, а после, вытерев платком руки, наносил новую линию и опять растушевывал ее.
Я всегда дивлюсь художникам как чуду, но сейчас сассекский ландшафт так явственно оживал на бумаге, материал был так прост, а техника — так необычна, что я стоял, словно зачарованный, и Мэри тоже. Так мы простояли больше получаса; наконец Мэтью распрямился, тяжело вздохнул и поднял готовый рисунок, чтобы его рассмотреть. Тут он заметил, что мы стоим сзади, и обернулся.
— Ох, это вы! — сказал он, не совсем уверенно глядя на Мэри.
— Мэтью, какая красота! — воскликнула она.
Мэтью явно стало легче. Он снова воззрился на рисунок.
— Наверное, сейчас он видит правильней… — серьезно, как судья, сказал он, — хотя еще немного чудно.
Мэри спросила:
— Ты мне дашь этот рисунок? Я буду его очень беречь.
Мэтью с улыбкой посмотрел на нее. Он понял, что наступил мир.
— Хорошо, мама, если хочешь, — сказал он и попросил на всякий случай: — Только ты с ним поосторожней.
— Я буду очень осторожна, он такой красивый, — заверила она.
— Да, ничего, — согласился Мэтью. — Чокки считает, что это красивая планета, если б мы ее не портили.
Домой мы вернулись в воскресенье вечером. В эти дни нам стало легче, но Мэри все же боялась думать о понедельнике.
— Эти газетчики такие наглые. Гонишь их, гонишь, а они все лезут, — жаловалась она.
— Не думаю, что они тебя будут сильно мучить. Во всяком случае, не в воскресенье. А к концу недели все уляжется. Знаешь, лучше всего убрать Мэтью куда-нибудь. На один день, конечно, — в школу ему со вторника. Сделай ему побольше бутербродов и скажи, чтоб не возвращался до вечера. И денег дай: соскучится — пойдет в кино.
— Как-то жестоко его выгонять…
— Да. Только вряд ли он предпочтет репортеров с ангелами.
Наутро Мэри выставила его — и не зря. За день наведались шестеро: наш собственный викарий; еще какой-то священник; дама средних лет, отрекомендовавшаяся духовидицей; дама из местного кружка художников, в который, по ее мнению, будет счастлив вступить и Мэтью; дама, полагавшая, что грезы детей мало изучены; и, наконец, инструктор плавания, надеявшийся, что Мэтью выступит на следующем водном празднестве.
